слушал, кивал головой, наконец, сказал в трубку: — Только и всего?.. Понятно…
Положив трубку, он улыбнулся:
— Я думал проблема, а тут всего-то и нужно — справку от врача… Возьмите справку, и занимайтесь на здоровье.
— Культуризмом? — саркастически переспросил Павел.
— Атлетизмом, если вам угодно, — улыбнулся ректор, неизвестно почему перейдя на 'вы'.
Выходя из кабинета, Павел думал: круг замкнулся, просто и эффективно, возьми бумажку у врача и приходи. Но загвоздка-то в том, что бумажку никто не даст…
Так и оказался Павел в культуристической 'качалке', принадлежащей двум братьям, Алексею и Николаю. С этого момента жизнь его безнадежно раздвоилась. И прозанимался там больше двадцати лет, пока не грянула перестройка.
Первый курс был для Павла самым сложным. Он оказался как-то в стороне от жизни группы. Сначала его хотели назначить старостой группы, но он наотрез отказался. Пять дней в неделю, лекции, практики, самоподготовка и ежедневные тренировки в 'качалке'. Бесконечные приседания со штангой на плечах, работа на тренажере для жима лежа ногами. Только в субботу и воскресенье Павел давал себе передышку. После занятий в субботу садился на электричку и ехал в Урман, к родителям. Отсыпался, и отъедался, полеживая на диване с книгой, в основном с научной. В понедельник вновь начинался недельный круг.
Разве что, Павлу запомнилась первая сессия. Первым экзаменом шла 'зоология беспозвоночных', и принимал ее почему-то старый знакомый еще по вступительным — Гонтарь. Он вообще был на все руки. Это потом уже Павел узнал, что он был одним из первых докторов наук по экологии. Взяв билет, Павел демонстративно уселся за первый стол, быстренько, конспективно набросал на листе бумаги ответы на вопросы. И от нечего делать стал прислушиваться, как отвечал на билет Эдик Фигнеров. Павел как-то попытался определить, откуда может происходить такая фамилия, и не нашел ничего лучше, как предположить, что она переделана из какой-то еврейской. Павел не был антисемитом, и не очень верил, что имеются какие-то тайные распоряжения об ограниченном приеме в вузы евреев. Но, слушая ответ Эдика, он тут же уверился, что Эдик точно не еврей. Он так путался и мямлил, что будь Павел на месте преподавателя, давно бы поставил 'неуд', и выгнал вон. Но Гонтарь, не поднимая взгляда от экзаменационной карточки, тихо сказал:
— Больше четверки я не могу поставить… Но как же вы подвели меня, молодой человек… А ведь обещали взяться за учебу…
Павел ушам своим не поверил: сверхтребовательный Гонтарь за явную туфту четверку поставил!
Радостный Эдик схватил зачетку и исчез за дверью. Павел сел на его место и без задержки принялся отвечать. Говорил не торопясь, ясно и отчетливо выговаривая термины. Когда ответил на первый вопрос, тут же перешел ко второму, потом к третьему. Когда он закончил, Гонтарь с минуту посидел, потом нервно хохотнул, проговорил:
— Даже и не сообразишь сразу, о чем бы спросить?.. — он взял зачетку Павла, повертел в руках, спросил вдруг: — Почему на вступительных вы не сказали, что демобилизованы из армии?
— А что бы это изменило? — удивился Павел.
Гонтарь долго смотрел на него, наконец, улыбнулся, повторил:
— Действительно, что бы это изменило?.. — и аккуратно вывел в зачетке 'отл'.
В вестибюле Павел увидел Эдика. Рядом с ним стояла женщина, средних лет, и что-то раздраженно ему выговаривала. Павел понял, что это его мать. Впрочем, Эдик был не одинок; еще несколько матерей сопровождали своих отпрысков на первой сессии. Проходя мимо, Павел узнал ее голос. Это она тогда, летом, справлялась у Гонтаря насчет каких-то денег. И тут Павла озарило: вот что это за деньги! Видимо, это взятка Гонтарю за то, что он устроит Эдика в Университет. Так, значит, Эдик должен был учиться на месте Павла? Поэтому Гонтарь так стремился завалить его на вступительных, что нагло занизил оценку минимум на два балла? Но если Эдик учится, значит, кого-то все же завалили?.. Павлу стало противно, но потом пришли сомнения. Казалось невероятным, чтобы Гонтарь, самый молодой доктор наук, мог за деньги рисковать своей репутацией, вытягивая на вступительных экзаменах Эдика, и сейчас, на сессии, 'за так' поставить ему четверку. Сколько там зарплата, у докторов наук? Чуть меньше тысячи?..
Павел постарался тогда выбросить все это из головы, а зря. Наивный дурачок из провинциального Урмана! Прельстился респектабельным видом Гонтаря, и возможностью стать таким же молодым доктором наук! Зная такие подробности о личной жизни Гонтаря, мог бы сразу сообразить, что этот человек за просто так ничего не делает, и в любой момент может пройтись танком по всей твоей жизни. Что и произошло в итоге…
В эту сессию он чуть было не свалился в постель надолго. Что-то он неправильно рассчитал, то ли нагрузку в спортзале, перегрузил себя, то ли стресс первой сессии на него подействовал; на первой сессии и здоровые-то трясутся так, что смотреть страшно, как бы тут же перед столом преподавателя не помер от сердечного приступа. Последний экзамен сессии Павел уже сдавал с жуткой головной болью, это было верным признаком приближения 'пляски нервов', как он сам окрестил это явление. Так что, в 'качалку' он после экзамена не пошел, а отправился в общежитие. А зря. Возможно, в тишине подвала, с небольшой нагрузкой прокачав мышцы, он бы снял стресс, и миновал бы его лишний рецидив болезни.
В комнате он лег на койку, расслабился. Ему даже удалось успокоить себя до такой степени, что уснул. Забыл он, что сдачу каждой сессии студенты бурно празднуют. Общага вокруг его тихой и темной комнаты буквально гудела, но разбудили его ребята, которые жили с ним в комнате. Он давно уже приучил их соблюдать тишину, но вот добиться того, чтобы они ложились спать в одиннадцать часов, было выше его сил. Включив настольную лампу, они долго возились в комнате, переругиваясь шепотом и косясь на Павла, с головой укрытого одеялом. Бояться они его не боялись, но уважали за чудовищную, по их понятиям, силу. Еще осенью, когда они возмутились тем, что он выключил свет в одиннадцать часов, он легко, как тряпичных кукол, расшвырял их по койкам и пригрозил, что вообще станет на ночь привязывать их к кроватям, если они не будут давать ему спать. И хоть у него после этого долго болели раны, еще недостаточно хорошо размятые и закачанные, но спать он теперь мог спокойно. Потому что ребята, хоть и не приучились ложиться спать вместе с ним, безропотно уходили из комнаты, когда он укладывался. Он им все же объяснил, что ему здорово прилетело по голове, а потому нормальный сон для него — вопрос жизни и смерти.
Парни, наконец, ушли, но Павел так и не уснул. На часах было два, когда они вернулись. Лежа с закрытыми глазами, Павел прислушивался к себе, к тому, как начиналась у него 'пляска нервов'. Кровать под ним плавно двинулась в одну сторону, потом в другую, потом она начала заваливаться вперед и он понял, что теряет сознание. Вцепившись обеими руками в матрас, он медленно дышал носом, стараясь не поддаться слабости, и не упустить сознание. В окружающей темноте мельтешили разноцветные пятна, уши то закладывало, словно ватой, то в них поднимался трезвон колокольчиков, маленьких таких бубенчиков, которые рыбаки вешают на закидушки.
Ему удалось все же расслабиться и ни о чем не думать, возможно, ему удалось бы и победить этот приступ, он уже его почти победил, начал помаленьку задремывать, размахи кровати становились все меньше, цветные пятна блекли… Как вдруг тяжкий удар ухнул на потолок. Павел аж подскочил от неожиданности. Но тут же вспомнил, что этажом выше живут поклонники атлетизма, но занимаются они почему-то по ночам и не чаще одного раза в неделю, при этом так грохают гири об пол, что с потолка сыплется штукатурка. Он не выдержал. У него тут реальная возможность остаться на век инвалидом, к тому же без образования, а какие-то идиоты этак жизнерадостно кидают гири на пол в четвертом часу ночи. Вскочив с кровати, он, как был в одних трусах, выскочил в коридор. Руки колотило крупной дрожью, коридор кренился из стороны в сторону, по стенам метались цветные пятна.
Он с трудом отыскал нужную дверь, потому как в глазах уже темнело. В комнате было накурено, кровати сдвинуты к стене, на затиснутом в угол столе стояло несколько бутылок. На свободном пространстве стояло несколько гирь, вокруг на койках сидело четверо парней, а пятый в это время тужился выжать двухпудовую гирю.
— Вы когда людям спать дадите?! — заорал Павел.
В этой комнате жили третьекурсники, и им было плевать на призывы какого-то первокурсника — салажонка в их понимании. Но Павел был, видимо, очень страшен; с перекошенным от боли и ярости лицом, весь покрытый багровыми рубцами. Парни притихли, со страхом глядя на него. Тот, что мучил гирю, с
