– Он, – говорит она, делая очередную глубокую затяжку, – здесь совершенно ни при чем. Более того, его больше нет. Нет, в смысле, он, конечно, есть. Просто я его уже уволила. Во всех смыслах этого слова. Хотя он не был ни в чем виноват. Я его сама соблазнила, понимаешь?! А у него – жена, двое детей. И ему совершенно не нужны никакие неприятности. Это Юрка, мой бывший оператор, ты его несколько раз видел. И никто из нас с ним тебя, разумеется, не заказывал. И не собирался убивать. Вообще. Потому что я тебя по-прежнему люблю, а ему это просто не за чем. Понимаешь?
Я молчу.
Мне неожиданно тоже очень хочется заплакать.
Но я, естественно, сдерживаюсь.
– Тогда – почему?! – спрашиваю.
Она нервно тушит дотлевшую до самого фильтра сигарету в блюдце, тут же прикуривает новую.
– А потому, – кривится, – что женщине тоже бывает нужно с кем-то потрахаться. Хотя бы иногда, изредка. Вспомни, пожалуйста, когда мы с тобой в последний раз этим занимались-то, а золотко?! Ты же – весь в своих эмпиреях, в своих страданиях, в своем – кризисе среднего возраста, в своем «дожде», наконец! Ты хоть помнишь, сколько он, этот «дождь» у тебя уже длится, вместе с твоим алкоголем и кокаином?! А я – нормальная здоровая баба. Тридцати, кстати, пяти лет от роду. Которая уже затрахалась удовлетворять себя пальчиком в ванной или около компьютера. Которую уже полгода трясет от одной мысли, что любимый мужик не может ее даже выебать-то как следует, понимаешь, ты, урод?! Понимаешь?! Да ни хрена ты не понимаешь!!!
Я – молчу.
Пытаюсь сглотнуть вставший в горле горький колючий комок.
Наконец проталкиваю его внутрь и только после этого тоже закуриваю.
Она плачет.
К счастью, – молча.
Если б я мог в эти мгновения хоть что-то там говорить, то я бы сказал – с достоинством.
Тушу внезапно ставшую горькой сигарету, смотрю в окно, мотаю потяжелевшей головой из стороны в сторону.
– Вытри сопли, – говорю ей наконец, – и дуй в дальний кабинет по коридору, к Викентию. Он сегодня днем мне коньяком тут грозился. Принеси. Нам с тобой обоим сейчас – точно не помешает.
Она кивает, промокает платочком глаза и идет в ванную, видимо, посмотреться в зеркало.
Все правильно, думаю я тем временем, прикуривая очередную сигарету.
Все правильно, Егор-свет-Арнольдович.
Все – совершенно правильно…
…Аська возвращается мигом, ставит на стол наполовину пустую флягу дурного, хоть и французского, коньяка, выкладывает на тарелку нарезанное на несколько долек, кислое даже на вид, зеленое яблоко.
– Вот, – говорит. – Еле отняла. Он еще за мной хотел увязаться. Ты извини, но я его жестко отшила. И – пусть не обижается…
Я усмехаюсь.
Наливаю коньяк в два тяжелых больничных стакана. Примерно по половинке в каждый.
Меньше – просто не подействует.
Киваем друг другу и выпиваем их залпом, не чокаясь.
Такие дела…
…Я прожевываю действительно мучительно-кислую дольку яблока, морщусь и закуриваю очередную, уже совсем бессчетную сигарету.
– Значит так, – выдыхаю, – дорогая. Никакого такого Юрки в нашей с тобой жизни не было. Вернее нет, был. Куда же от него денешься. Но только – как урок, типа учебного пособия по выживанию. По тому как больше не следует делать. Никогда. Для нас обоих. Тебе все понятно?!
– Мне все понятно, – кивает, и по ее щекам снова катятся крупные слезы, похожие на глицериновые. – Мне все понятно, – повторяет она, – спасибо тебе, Егор…
Я молча кривлюсь.
Выкидываю недокуренную сигарету в открытую фрамугу.
Потягиваюсь.
Блин, как же тело-то затекло от этого дурацкого ожидания…
– Ну а раз понятно, – вздыхаю, – то забери меня отсюда. Я очень хочу домой. Пожалуйста.
Она тоже вздыхает.
Мотает отрицательно головой, потом смотрит мне в глаза и неожиданно соглашается.
– Хорошо, – говорит. – Я пойду договариваться с Викентием о твоей немедленной выписке. И о лечении на дому. А ты пока созвонись с Олегом, пусть пришлет дополнительную охрану. Мне очень бы не хотелось, чтобы тебя все-таки убили. Особенно сейчас, когда я тебя, кажется, наконец-то снова нашла…
Глава 23
…Через три дня после того, как я вернулся домой, меня вызвали в прокуратуру.
Причем почему-то – повесткой.
Хорошо еще, что в коридоре долго ждать не пришлось, а то охрана здорово нервничала.
Почти сразу в кабинет пригласили, прямо из маленькой, можно сказать, крохотной приемной.
Как в ней, интересно, секретарша-то умещаться умудряется?
Да еще и вместе с гигантским, довольно древним компьютером.
Ну раз пригласили, – зашел.
Господин Порфирьев выглядел ровно так же, как и при нашей последней встрече, не к ночи в общем-то будь помянута.
То есть – никак.
Тот же аккуратный костюм с синеватой сорочкой, те же коричневатые веснушки на рыхлой от постоянного торчания в кабинете, серого цвета коже, тот же узкий, змеиный рот, те же холодные, почти немигающие глаза.
Которые он, правда, немного стыдливо отводил в сторону.
Предложил садиться, разрешил курить, засуетился у старой допотопной модели кофеварки.
Я даже немного поморщился.
Потом, правда, успокоился.
Все-таки, думаю, – не я здесь хозяин.
И – даже не он.
А что-то такое совсем уж нечеловеческое, холодное и казенное.
И – не могу сказать, что сильно благожелательно настроенное.
– Вы, конечно, с женой уже поговорили? – спрашивает, наконец, старательно вглядываясь в плюющуюся паром кофеварку.
– Поговорил, – хмыкаю.
– А жаль, – вздыхает он, – она тут, в нашем деле, совершенно ни при чем, как выяснилось.
Ох, думаю, как же мне тебя, гнида шелудивая, стукнуть-то хочется.
А нельзя.
– Я знаю, что ни при чем, – говорю, немного подуспокоившись. – Но вы, Петр Евгеньевич, я так понимаю, меня сюда не для того пригласили, чтобы в моих семейных проблемах ковыряться. Да и вы мне, честно говоря, для их разрешения нужны приблизительно как рыбе зонтик. Пусть даже и в дождливую московскую погоду. То есть – никак не нужны, если я неясно выразился.
– Почему же неясно, – поворачивается он и поднимает на меня холодные бесцветные глаза. – Очень даже понятно. Вполне себе даже по-русски вы выражаетесь. И вполне даже по-мужски. И пригласил я вас сюда, Егор Арнольдович, понятное дело, совсем не за этим.
– А за чем же тогда?
