Смотрит на меня с презрением.
– Ты что, собираешься отказать собственному ребенку?
Тут она, конечно, – в точку бьет.
Дочери мне очень трудно хоть в чем-то отказать. Так получилось, что я ее совсем по-другому чувствую.
Как хоть и полузнакомого, – да что там, совсем незнакомого, но все-таки необычайно близкого человека.
И откуда только что берется…
Хоть и не виделись бог знает сколько времени.
Мне это очень трудно объяснить, но она – моя.
Абсолютно моя.
Даже имя ей в свое время – я давал, преодолевая жесткое и упорное сопротивление Натальи.
Она хотела по-другому назвать.
Олей, по-моему.
Или Настей.
Наплевать.
А назвали – Русиной.
Почему именно такое – странное – имя, – это уже совсем другая, темная, страшная и немного мистическая история.
Очень и очень личная.
Мой неоплаченный и неоплатный долг.
Потом как-нибудь расскажу…
Не сейчас.
– Отказать, – говорю, – это сильно сказано. Разобраться. Нужно ли ей это на самом деле…
Поводит презрительно плечами:
– Ты хоть знаешь, – говорит, – что твоей дочери в этом году исполняется четырнадцать лет? Что она уже выше тебя ростом? Что на нее заглядываются парни на пять лет старше? И что у нее абсолютный слух и природный джазовый вокал, почти на четыре октавы?
– Я, – вздыхаю, прикуривая сигарету, – знаю только одно: что я хреновый отец. Это не рисовка, это правда. И что совершенно не чувствую себя на сороковник с лишним. Года на тридцать два – тридцать три, максимум…
Сигарета наконец-то прикуривается, а официантка наконец-то приносит кофе.
– А насчет джазового вокала тебе кто сказал? – спрашиваю.
Жмет плечами.
– Ее преподаватель в музыкальной школе, естественно…
– Ага, – кривлюсь. – И деньги – естественно – этому самому преподавателю…
– А кому еще?! – вскидывается. – У нее связи на телевидении, нужно записать фонограмму, показать девочку…
Молчу.
Курю.
Усмехаюсь.
– Тебя, – говорю, – дорогая, просто разводят, как последнюю лохушку. Точнее, – не тебя. Меня. На мои деньги. При твоем посредничестве. А я их зарабатываю, между прочим, а не на фикусе выращиваю. У меня у самого «связей на телевидении», просто в силу специфики профессии, – хоть жопой ешь. Уж побольше, чем у вашего «преподавателя из музыкальной школы», это точно. Как говорит один мой добрый знакомый из этого самого ящика – «по любэ». И толку? Знаю я эти «технологии»…
– И что теперь? – вскидывается. – Из-за того, что ты что-то там «знаешь», девочка должна попрощаться со своей мечтой?
– Почему сразу «попрощаться», – жму плечами. – Поспрашиваю у знакомых, ее послушают. Если действительно что-то есть – посоветуют, к кому обратиться. Только не к продюсеру, ты уж извини. Рано. К педагогу. К нормальному, я имею в виду, педагогу. Не из районной музыкальной школы «со связями на телевидении». А там – посмотрим. Захочет работать как проклятая ради того, чтобы на сцене десять минут покрасоваться – ее право. Нет – значит нет…
– Это все хорошо, – поджимает губы. – А что я должна сказать дочери?
– А то и скажи, – тушу окурок и подзываю официантку, чтобы расплатиться, – что я тебе сказал. Желательно – не перевирая. А сейчас – извини, но мне пора…
Расплатился, вышел, сел в машину.
Злой, естественно, как собака.
Плохо, что сегодня футбола нет.
Рожу бы какому-нибудь случайно подвернувшемуся под руку коню разбил бы – с превеликим удовольствием.
Так, думаю.
Надо Сашке звонить, продюсеру наших рок-н-рольщиков.
Он среди моих знакомых лучше всех в этой мутотени разбирается…
Набираю номер.
– Привет, – говорю, – Саш. Чем занимаешься?
– Сплю, – зевает. – А что, что-то случилось?
– Все-таки ты еврей, Шурик, – смеюсь, – а никакой не хохол. Только они вопросом на вопрос отвечают…
– Да ладно тебе, – протирает он глаза на том конце провода. – Какой из меня еврей? Если б я был евреем или гомосексуалистом, то уже давно стал бы мультимиллионером. А так – до сих пор за квартиру расплатиться с банком не могу. Опять пришлось отсрочку просить…
– Ладно, Саш, – беру быка за рога, – дело у меня к тебе есть. Тебе абсолютно неинтересное, ни по деньгам, ни по чему другому. А для меня – очень важное. Посоветоваться надо. Когда встретиться сможем?
– Охо-хо-хо-хо, – вздыхает он. – А давай сегодня вечером ко мне, часам эдак к двенадцати заезжай, лады? Ребята подъедут. Мне тут, кстати, таа-акой порошок дилер приволок – просто обалдеешь…
Я задумываюсь.
– Не, – говорю, – Саш. Если я к тебе на вечеринку попаду – раньше семи утра оттуда свалить ну никак не получится. Особенно если учитывать качество порошка. А у меня завтра – дела. Может, я сейчас подскочу?
– Да я еще толком не проснулся, – мнется он.
Потом вздыхает, догадываясь, что не отвяжусь.
– Ну ладно, – говорит, – давай, подскакивай…
…Подскочил.
По дороге бутылку виски прикупил.
Самого дорогого, какое только нашел.
Разлили.
Я добавил льда, он – чуть-чуть холодной родниковой воды.
Пижон.
Изложил суть вопроса.
Сашка задумался.
– Да, – говорит, – проблема…
– Проблема, – соглашаюсь, позвякивая льдинками о стенки стакана.
– Знаешь, – говорит задумчиво, – есть у меня один знакомый еврей. Старый. Соломон Исаакович. Педагог. От Бога педагог. Если у нас на эстраде кто своим голосом поет, так, значит, на восемьдесят процентов – он голос ставил. Я даже рокеров своих хотел к нему направить. Послали, естественно. Им это ни к чему. Не за вокал любят, сам понимаешь. А вот тебе – может, что-то и посоветует. Я с ним ближе к вечеру свяжусь, потом тебе перезвоню, идет?
