Даже – не мне.
Скорее всего, – самому себе.
– И, наверное, никто не знает…
Молчу.
Мне ему нечего сказать.
Ну – совершенно нечего…
Если только – когда-нибудь потом.
Не сейчас…
И еще о футболе и об эпохе. 1982
…Я, в принципе, довольно рано понял, как это плохо, – брать то, что тебе заведомо не принадлежит.
Попросту говоря – чужое.
Не свое.
И это – далеко не только чужого имущества касается, что вообще, по-моему, – запредел.
Но и вообще, по жизни.
Достаточно было поступить в МАДИ, ага.
Ведь прекрасно соображал, что поступал туда вовсе не потому, что хотел в этом, – не самом, кстати, плохом, – месте учиться.
Прекрасно.
Просто – так было нужно.
Да и в армию идти служить что-то не очень-то и хотелось.
Нет, поймите меня правильно, – я не имел и не имею ничего против Московского ордена Ленина Автомобильно-дорожного Института им. Серго Орджоникидзе и, тем более, его инженерно-экономического факультета.
Ну – совершенно ничего.
Более того, мне в этих стенах иногда бывало совсем даже неплохо.
Чисто по-человечески.
У меня и на моем потоке, и на других факультетах и курсах довольно быстро завелись друзья.
И, разумеется, – подруги.
Одну из них, Светку, – так до сих пор с улыбкой вспоминаю.
Она замечательно смеялась.
Никто так больше не умел.
Просто мне было там – чудовищно неинтересно.
Ну, не хотелось мне ничего знать ни про экономику автомобильного транспорта, ни, тем более, про экономику дорожного строительства.
Где – я, и где – она, эта самая экономика.
И даже перспектива перевестись со временем сначала на международку, а потом и распределиться в сверхпрестижное по тем, советским временам, «Совтрансавто», – меня почему-то совершенно не грела.
Я тупо занимал чужое место, лишая будущего и себя, и этого несчастного парня или девчонку.
Которые на это самое место из-за меня не поступили.
И для которых учиться данному ремеслу было бы подлинным человеческим счастьем и, возможно, призванием всей его или ее непридуманной жизни.
А непридуманная жизнь – всегда круче, чем придуманная.
Просто лучше Первого Творца историю – все равно не сочинишь.
И не напишешь.
Хотя многие, врать не буду, – пытались…
…Да, эта жизнь не озарялась бы, возможно, страстями и не отягощалась вечными интеллигентскими комплексами. А, напротив, была бы проста и понятна, как, скажем, сколоченный из грубых тяжелых досок дачный уличный стол.
Ну и что?!
Кто говорит, что у дачного стола плохая жизнь: она у него просто – своя.
Его омывает легкий летний дождь, его сушат лучи неяркого подмосковного солнышка. Зимой его прячет под свое мягкое пушистое покрывало белый загородный снег. Он знает, что это такое, когда на его досках высыхают неуловимые в своей мимолетности утренние капли росы.
Да, под него иногда блюют пьяные гости, а засохшие объедки порой остаются на нем до самого тяжкого, сумрачного похмельного утра, пока их не приберет, морщась от подступающей дурноты, смурной и толком не проспавшийся хозяин.
Да, в его доски давно и прочно впитались пролитая водка, рассол от недавно съеденных солений и горячий, брызжущий из разрываемых крепкими зубами чуть подгорелых кусков сочного дачного шашлыка, жирный мясной сок.
Да, он – безответен и безропотен.
Да, он – нем.
Подумаешь.
Это – всего лишь его форма безналичных расчетов с окружающим не самым хреновым из миров. Плата, которую в этой жизни платим мы все, просто – каждый за свое и по-своему.
Платим-платим.
Это, увы, неизбежность.
Точно так же, как и печь, ожидающая всех нас в конце земного пути: ее он тоже, к сожалению, по любэ не минует.
Так уж устроен мир.
И он – этот мир – стоит того, чтобы в нем жить.
Даже будучи грубо и наспех сколоченным из крепких золотистых досок обычным дачным столом.
Такая вот фигня, товарищи…
И это одна из тех, – увы, многочисленных, – сделанных мною по этой жизни вещей, за которые мне до сих пор стыдно.
Это я уже про свою учебу в МАДИ, если чо.
Такие дела…
…А начиналось все просто: я не поступил в Универ.
Бывает.
Ничего страшного.
Правда, в моем случае это произошло, скажем, так, – с особым цинизмом.
Ага.
Что-то там в их сложной «поступательной» системе засбоило, и я, неожиданно даже для себя, сдал на вступительных экзаменах самый опасный для себя предмет – английский язык – на твердую универовскую «четверку».
Все.
Дальше можно было не волноваться.
А если и париться, то только по поводу завистливых взглядов остальной многочисленной абитуры.
Сочинение – уже написано на «пять», что и зафиксировано в соответствующей графе соответствующей ведомости.
Русский и литература устные – тоже «пять».
Средний балл в аттестате – соответственно «пять ровно».
Остается только история, которую я знаю даже не на «отлично», а уверенно в пределах второго- третьего курса.
Без всяких репетиторов занимался, по университетским учебникам, самоучкой.
Люблю потому что.
А 23,5 – стопроцентно проходной балл.
Даже на журфаке.
У меня же после истории маячит твердое 24.
