Единственное, кстати, что Машку в Крис по-настоящему бесило, так это то, что их взгляды на мою скромную персону – ну, совершенно не совпадали. Из всей нашей компании Кристина почему-то больше всего любила общаться со мной и с Русланычем.
Машка же – заполняла паузы, что ее дико раздражало.
Я из-за этого даже на время в паб ходить перестал.
А что делать?
Крис-то – человек свободный, ей претензии не предъявишь, а вот какое я, сволочь, имею право завладевать вниманием интересного для Машки собеседника – это вопрос открытый.
В общем, доставалось поначалу.
По полной программе.
А потом, через некоторое время, притерлись.
И успокоились.
Встречались вечерами, трепались: со мной – о новых книгах, о музыке, о театральных премьерах, просто о жизни.
С Машкой – о кино и о фотографии.
Здесь я – пас.
Нельзя объять необъятное.
И еще – я любовался Крис.
Нет, не как женщиной.
В моем любовании не могло быть ничего сексуального.
И причина тут вовсе не во мне.
В ней.
Она сама по себе была – произведение современного искусства, существующее вне категорий времени и пространства. Хрупкая светловолосая питерская барышня, оседлавшая и укротившая страшного хромированного зверя.
Орхидея в мотоциклетном шлеме…
Особенно она любила поговорить со мной о литературе.
Силилась понять.
И, думаю, – не литературу через меня, а меня через литературу.
Я находил это забавным.
– Скажи, – говорит, – Дим, ты ведь не любишь Сорокина?
– Не люблю, – отвечаю.
– А почему?
Вздыхаю, прикуривая.
Потом разгоняю ладонью сигаретный дым, который она терпеть не может.
– Понимаешь, – говорю, – он сам называет свой метод «гниением стиля». А меня вообще гниение не прикалывает. Да, сгнившее мясо позволяет разглядеть скелет. Костяк. Основу. Но хорошему художнику для этого достаточно просто развитого воображения…
– То есть, – говорит, – ты его считаешь плохим писателем?
– Да нет, – смеюсь. – Он по-своему очень талантлив. Очень. А в некоторых своих ранних вещах – даже хорош. Просто я его – не люблю…
– А почему?
– Понимаешь, каждый из нас имеет право любить или не любить. Если коротко – он мне просто неинтересен.
– Но ты же считаешь его хорошим писателем?
– Неплохим.
– А как можно не любить хорошего писателя?! – брови домиком.
– Запросто, – усмехаюсь. – Вон, Лев Толстой Шекспира ненавидел. А я – Толстого на дух не переношу. Что совершенно не мешает Льву Николаевичу быть не просто хорошим, а великим. Ну, и на фиг ему тогда моя любовь?
Задумывается.
– А у Сорокина, – спрашивает, – есть шанс стать великим?
– Ты когда-нибудь великую помойку видела? – удивляюсь.
– Видела, – кивает, – под Москвой. И даже фотографировала.
– Ну, и как впечатление? – спрашиваю.
Жмет плечами.
– А какие там могут быть впечатления?! Помойка и помойка…
…Молчит.
Задумывается.
Потом – радостно хохочет.
Причем делает это так искренне, что я невольно присоединяюсь.
Или:
– А что ты думаешь о Пелевине?
Жму плечами:
– А я о нем не думаю, – говорю.
– А почему?
Снова закуриваю:
– Да понимаешь, я в компьютерные игры уже лет восемь назад наигрался…
– А он?
– А он до сих пор в «Арабского Принца» режется…
Снова хохот.
Единственный раз она на меня обиделась, когда поделилась, что взахлеб прочитала набоковское «Приглашение на казнь».
Говорит, проглотила за две ночи и теперь уже третий день ходит «как прибитая».
– Везет, – говорю, – я Набокова вообще взахлеб читать не могу. Прочитаю два абзаца – и бегаю по квартире, пытаясь понять, как он это делает…
– Что, – спрашивает, – Набокова так надо читать? А так, как я, нельзя? Плохо? Или дурной тон?
– Каждому свое, – отвечаю.
Неделю со мной не разговаривала. Пока я ей не принес давно обещанное «Белое отребье» своего любимого Джона Кинга.
На чем и помирились…
При этом друзьями мы с ней так и не стали.
Бог его знает, почему.
Так сложилось.
А вот с Машкой они через некоторое время стали очень близки.
И я ей, кстати, очень признателен за то, что моя жена иногда смотрит на меня совершенно другими глазами.
Глазами Крис.
В такие моменты я даже начинаю верить, что у нас еще далеко не все потеряно…
…Но об этом – как-нибудь в следующий раз.
Не сейчас.
А потом – она куда-то пропала.
Так же неожиданно, как появилась.
Квартира на Новослободской оказалась пуста, мобильный телефон выдавал: «Абонент временно заблокирован».
Оголодавшего и слегка даже одичавшего скотчтерьера взял к себе домой Лысый.
Мы ее сначала искали.
Пытались звонить по редакциям, рокерам, в Питер, расспрашивать общих знакомых.
Все бесполезно.
