означающее и означаемое (фр.).
21
больше католик, чем Папа (фр.).
22
язык (фр.).
23
потенциально (лат.).
24
слово (фр.).
25
Tzvetana Todorova fantastyczna teoria literatury, 1973 © Перевод. Язневич В.И., 2007
«Введение в литературу фантастического жанра» (фр.).
26
Генографическое несоответствие оси Тодорова можно просто показать, ибо, например, установленные на ней отношения соседства исключают такие произведения, которые являются одновременно необыкновенными, иррациональными, а оснований для неуверенности не предоставляют, включая читателя давних лет, который в духов верил так же спокойно, как подразумеваемый Тодоровом читатель сказок из «Тысячи и одной ночи» должен был верить в птицу с ногами, как дубы. Читатель, склонный верить в духов, занимался – скажем – «пятнистой» онтологией, то есть частично рациональной (на своем рабочем месте, на улице, то есть как бы каждый день), а по части иррациональной, потому что допускал встречу с духами в определенных промежутках времени и в некоторых местах (например, в полночь, на кладбище, в доме повешенного и т.п.). Фокусничество Тодорова заключается в том, что он оперирует противоречиями («рациональное – иррациональное», «естественное – сверхъестественное»), как ему в данном контексте удобней. В эмпирическом отношении повесть, описывающая происшествия, взятые из Евангелия, принадлежит иррационализму, если показывает чудеса Иисуса, его воскрешение и т.д., но не является, согласно мнению нашего культурного окружения, «фантастикой», не является также и сказкой, потому что произведение это, собственно говоря, религиозное. Толкование Тодорова кишит произвольностями, видимыми в категорическом обхождении всех подобных затруднений. Он пользуется также неясностью, свойственной главным терминам. То, что мы зовем «необыкновенным», Тодоров называет l’еtrange, а это понятие во французском языке более широкое, но, цитируя немецких авторов, за l’еtrange он помещает в скобках das Unheimliche, которому в польском языке «необыкновенное» уже соответствует точно. Также слово «чудесное» не является однозначным, потому что чудо в понимании теологии это нечто иное, чем чудеса сказочной феи. Резкое доказывание (на которое претендует структурализм) – понятиями нестрогими – грубая ошибка, поистине школьная. – Примеч. автора.
27
«Черное облако» (англ.).
28
политическая фантастика (англ.).
29
тем более (лат.).
30
«Кто хочет понять поэта, тот должен отправиться в его страну» (нем.). Крылатая фраза из «Западно-восточного дивана» Гете; ее же использовал А. Мицкевич в качестве эпиграфа к «Крымским сонетам».
31
Так сказал Тодоров (лат.).
32
во-первых (лат.).
33
верую, ибо абсурдно (лат.).
34
Во-вторых (лат.).
35
преднамеренное искажение (лат.).
36
Китч от некитча не отделяет строгая граница. Случаем особенно интересным являются пародии китча (например, «На устах греха» М. Самозванец), которые для знатоков представляются именно пародиями, зато для любителей китча – «серьезными» произведения. Авторское намерение серьезности (типичное, например, для произведений Павла Стасько) не может быть всегда детально распознано, потому что мы реконструируем его вторично, опираясь на совокупность признаков текста, а следовательно, к окончательному решению в этом вопросе мы подходим с долей вероятности, то есть опираясь на статистический расклад особенностей сочинения, и в этом месте зарыта собака, эксгумация которой объясняет многие prima facie (на первый взгляд) непонятные свойства, которые теоретики типа Тодорова приписывают своим «структурам». Структура, понимаемая по принципам теории множеств, это собрание отношений, происходящих между элементами исследуемого (базового, истинного). В теории множества связи подчиняются, как говорилось, принципу исключения среднего, но это не касается других структур, происходящих из отдельных ветвей чистой математики, например, математической теории ожидания. Опять же в топологии исследуемые свойства – это структурные инварианты, не имеющие никаких очевидных геометрических эквивалентов вроде «оси». Если писательство является – даже с этим мирится Тодоров – трансформированием генологически исходных парадигм, то есть каждое новое произведение представляет результат применения группы преобразований (в случае второсортной беллетристики – нулевой группы) в парадигме жанра, то следовало бы искать трансформационные инварианты как адекватные понятия формального описания (что топология, собственно говоря, делает), а не какие-либо наглядно простые структуры. Здесь структуралистам мстит их математическое невежество. В частности, структуралисту ничего не известно о том, что один и тот же объект можно изучать, используя разные математические инструменты, составляя его абстрактные модели, близкие друг другу, но до конца не совпадающие, что именно широко делает лингвистика, пользующаяся попеременно главным понятием алгоритма (рекуррентной функции) собрания в смысле теории множества, а также статистического расклада со свойственными ему закономерностями. Понятие структуры в литературном структурализме не определено ни прямо (аналитически), ни запутанно, но представляет орнамент с консистенцией резины и со свойствами терроризирования читателей, что особенно проявляется в толковании, где Тодоров высказывается о семантике фантастики. Эту часть текста мы не излагаем, ибо из-за невразумительности кратко ее изложить не удастся; впечатление точности должны создавать подсказывающие добавления, т.к. здесь дальше говорится о логических структурах.
37
O niekonsekwencji w literaturze, 1974 © Перевод. Язневич В.И., 2007
явно (фр.).
38
неявно (фр.).
39
Имеется в виду статья С. Лема «Был ли капитан Немо эксплуататором?», Teksty (Warszawa), 1973, № 5.
40
Имеется в виду статья А. Згожельского «Доминанта критики или критика доминанты?», Teksty (Warszawa), 1973, № 6.
41
поэтическая вольность (лат.).
42
третьего не дано (лат.).
