задвижкой, и тяжелая плита, прикрывавшая выход, отъехала в сторону.
Они оказались в просторном коридоре, освещенном небольшими факелами-патрубками: Дух Неугасимого Огня давал свет и подземельям Храма. Афемид уверенно двинулся вперед, но Конан придержал его за руку.
— Скажи-ка, куда выведет нас коридор?
— Под Храмом расположен довольно запутанный лабиринт, через него можно попасть и в главный зал, и в некоторые покои…
— Насколько я помню твои хитроумные чертежи, в подземелье ведет потайная дверь из резиденции Обиуса…
— Под Храмом устроено сокровенное убежище на крайний случай, и в Покоях Просветления есть скрытый вход. Очевидно, Обиус не успел им воспользоваться…
— Или не захотел, — пробормотал Конан себе под нос, — хотя отлично знаком с планами лабиринта. А вот знает ли он о подземном ходе?
— Ну, я не стал посвящать Пресветлого во все подробности. В конце концов, это всего лишь техническое приспособление для осмотра трубопровода.
Конан хмыкнул и расхохотался. Казалось, главный архитектор не смог бы больше угодить королю, даже построй ему дворец на облаке.
— Веди же, хитроумный мой, веди нас к Средоточию Просветления, к этой обители мудреных помыслов! — воскликнул киммериец. — Сдается мне, что, постояв за створками, мы услышим немало интересного…
— Ваш Имир — всего лишь кусок мерзлой воды, готовый истаять под мимолетным взглядом Митры, бога Вечного и Неизменного, Сотворяющего и Несотворенного, Дарующего и Забирающего, Всеблагого и…
Рыжебородый ванир с изуродованным глубоким шрамом лицом рыгнул и отхлебнул из горлышка хрустального графина добрую половину содержимого. Сморщился, обильно сплюнул на атласные подушки, глотнул еще и пророкотал:
— Что ж не помогает тебе твой бог? Тем паче в собственном святилище. Мыслю я, в нем столько ж силы, сколько хмеля в этом пойле, называемом у вас вином!
Он сидел на изящном складном табурете, и седалище жалобно потрескивало под грузным кряжистым телом. Пресветлый Обиус по своему обыкновению возлежал на подушках, потягивая разбавленное пуантенское. Вид у него был томный и умиротворенный, хотя за спиной жреца примостились еще два вооруженных ванахеймца.
— Видишь ли, темный человек, замыслы Всеблагого столь же сложны для нашего понимания, как, скажем, туранские письмена для вана. Впрочем, уверен, и самые обычные буквы, коими пользуются в западных странах, для тебя подобны темному лесу…
— Ха! — презрительно выдохнул рыжебородый, и Верховный Жрец невольно сморщился от сильного запаха перегара, наполнившего Покои Просветления. — Я знаю несколько рун, которые ковальщики царапают на клинках, и этого мне пока хватало! И не называй меня ваном, эту кличку придумали южные ублюдки. Я — ванир, запомни, толстяк!
— Ванир, ванахеймец — какая разница? Все это слова, не отражающие сути. Наши истинные имена знает лишь Митра, и скрыты они в глубинах, доступных только просветленным умам. Задумывался ли, несчастный, кто ты есть на самом деле, всматривался ли в свою темную душу?
— Чего-о-о? — зарычал северянин, свирепея. — Ты что несешь? Я — Эйрим Высокий Шлем, повелитель Рагнаради, и этого вполне…
Шум, раздавшийся за спиной Пресветлого, прервал эту грозную речь. Заскрипели створки невидимых дверей, и из-за прикрывавшей их портьеры явились существа столь страшные, что породить их могла только преисподня. Были они черны, перепачканы землей, в разорванных одеждах и помятых бронях, а на темных ликах гневно горели глаза — страшные глаза демонов. Двое ваниров, охранявших Пресветлого, в ужасе бросились было бежать, но тотчас были зарублены. Самый высокий из демонов, в изодранной кожаной безрукавке на голом теле, шагнул к рыжебородому и проревел:
— Эйрим?! Ты смеешь называть себя Эйримом Высоким Шлемом, сыном Сеймура Одноглазого?! Уж не тебя ли я проткнул, словно каплуна, в усадьбе Рагнаради? Как ты не сдох тогда, Фингаст, или колдун из Кро Ганбора успел помочь своему слуге чародейством, прежде чем я разделался с ним самим?
Ванир вскочил, судорожно сжимая рукоять меча, но словно не в силах извлечь оружие из ножен.
— Ты! — выдохнул он изумленно. — Но как… Ты умрешь, киммерийский пес!
С этими словами он потянул меч, но не успел клинок обнажиться и на треть, как что-то прожужжало над ухом Конана, и рыжая борода Фингаста налилась алым, потом голова ванира неестественно запрокинулась, и из глубокой раны на шее ручьем хлынула кровь. Метательный диск с острыми, как бритва, краями, бесшумно упал на ковер.
Конан резко обернулся. Глаза жреца как всегда были полуприкрыты.
— Зачем?! — яростно прохрипел киммериец. — Зачем ты убил его? Дело короля вершить справедливый суд! Я желал слышать, кто надоумил этого ублюдка…
— Он хотел напасть на вас, повелитель, — отвечал жрец спокойно. — Митра направил мою руку, дабы отвести угрозу…
— Кром! Неужто ты думаешь, что я не способен совладать с каким-то ваном?!
— Лишь Несотворенному ведомы все причины и следствия, и не случалось ли опытным бойцам пасть, поскользнувшись на арбузной корке? Но я вижу, ваше королевское величество знали этого человека…
Ругательство, вырвавшееся из уст королевского величества было столь чудовищным, что, казалось, гнев Митры должен был бы испепелить его на месте. Однако гром не грянул, стены храма не рухнули, а Верховный Жрец лишь слегка поморщился и пробормотал краткую покаянную молитву. В его обязанности входило отвращать разящие стрелы Дарующего и Забирающего: что поделаешь, повелитель Аквилонии в душе оставался все тем же варваром из Киммерии, каким был до возложения короны, и это обстоятельство требовало некоторого снисхождения.
Случалось, король, чей буйный нрав так и не смогли обуздать годы пребывания на троне одного из самых могущественных и цивилизованных государств, под горячую руку крушил что ни попадя: дорогую мебель, изящную посуду, статуи, ширмы, витражи, а однажды умудрился прошибить кулаком стелу, на которой придворный камнерез изобразил его самого в облике древнего героя, попирающего копьем дракона. Однако на этот раз варвар сумел обуздать свой гнев и, усевшись на табурет, потребовал вина.
— Все, что было на столах и полках, исчезло в ненасытных глотках подданных Имира, — опечалился Обиус. — Им что брага, что тонкие вина — все едино. Воистину, желудки их из дубленой кожи… Но для вас, повелитель, у меня кое-что найдется.
С этими словами жрец поднялся и направился к барельефу, изображавшему светлый лик в короне из солнечных лучей. Не слишком почтительно нажал на божественный нос, и плита поднялась, открыв обширное углубление, сплошь уставленное разнообразными сосудами.
Чего тут только не было! Зеленоватые, голубоватые и золотистые бутыли с аквилонскими, аргосскими и зингарскими винами, кушитские керамические амфоры, наполненные игристым напитком из пальмовых листьев, изящные туранские кувшины с приторными сладкими винами, настоянными на лепестках роз, кхитайский фарфор, содержащий крепчайший «Пламень дракона», и даже грубые глиняные горшки с кожаными крышками — доставленный из пиктских земель вересковый мед. Среди этого великолепия попадались и вовсе невиданные вещицы: хрустальными гранями сияла большая бутыль, внутри которой была другая, поменьше, наполненная прозрачной жидкостью, а в ней плавала зеленоватая змейка с красными, как лалы, глазками…
— Подарок камбуйского посла, — объяснил Пресветлый, заметив изумленный взгляд короля. — Сия тварь отлично чувствует себя в зелье, словно рыба в водах речных. Ей двести лет и…
— Кром! — рявкнул Конан. — Не устаю поражаться хитроумности желтолицых: выпивка и закуска в
