одной бутылке!
Сделав такое глубокомысленное заключение, он принялся хватать из ниши все без разбору: большая часть коллекции Пресветлого тут же была поглощена им и его людьми. Пили жадно, только магистр едва приложился к горлышку, заметив, что прежде, чем утолять жажду, не худо было бы ополоснуться.
— Увы! — воскликнул Обиус, с философским спокойствием наблюдая за стремительным исчезновением заморских даров и отмечая про себя, что желудками из дубленой кожи обладают далеко не одни ваннахеймцы. — Ни умыться, ни разбавить вино: вода в соседнем помещении, а если я позову прислужника, с ним может явиться кто-нибудь из разбойников…
— Сколько их в Храме? — спросил Конан.
— Думаю, с полсотни, остальные орудуют в Нижнем Городе.
— И те и другие уже мертвы, — зловеще прорычал король. — Но негоже идти в битву грязным, даже если собираешься прикончить всего лишь ванирских собак. Найдется у тебя чаша для ополаскивания?
Чаша нашлась, и киммериец, поотбивав горлышки рукоятью кинжала, наполнил ее вином, прикончив остатки запасов Пресветлого. В нише осталась лишь хрустальная бутыль с красноглазой змейкой. Скинув безрукавку, король ополоснулся до пояса в необычной купели. Его примеру последовали остальные, причем стражники старались не столько вымыть чумазые лица, сколько хлебнуть из сложенных лодочкой ладоней побольше пьянящей смеси. За что и получили от короля по звонкой оплеухе и напоминание, что им еще предстоит помахать мечами, прежде чем отправиться развлекаться с девками. Если, конечно, живы останутся.
Убедившись, что киммериец горит желанием поскорее схватиться с ванирами, мудрый Обиус счел за благо дать ему несколько советов. Все они сводились к одному: на рожон лезть не стоит. Во-первых, ванов в Храме было раз в десять больше, чем людей Конана, во-вторых, Пресветлый не мог испросить помощи Митры, не совершив обряда возле Неугасимого Огня, в-третьих, среди вельмож, по его сведениям, тоже оказались предатели, и их люди могли прийти на помощь ванирам…
— Кто?! — взревел король и сжал полоскательницу так, что та треснула.
— Граф Монконтор, барон Агизан, почтенный Офар из Кутхемеса — их имена поминал этот Эймир…
— Не смей называть его Эймиром! Фингаст — пособник темных сил и презренный изгой. Я действительно знал этого ублюдка и думал, что уже прикончил его однажды. Высокий Шлем был его заклятым врагом и моим побратимом, Фингаст знал, что делал, когда выдавал себя за сына Сеймура Одноглазого. Но как мог ты, столь мудрый, купиться на эту ложь?
— Не мне, ничтожному, трактовать замыслы Всеблагого, плетущего искусную сеть, именуемую событиями жизни, — смиренно отвечал Пресветлый. — Я вопрошал Митру и не услышал ответа. Тогда я решил посоветоваться с искушенным в житейских делах Афемидом… Припомня, что записывал рассказы о ваших, о мой король, героических похождениях в Ваннахейме, где поминался этот ван, он посоветовал мне впустить варваров под кров Храма и оставить их на постой в городе, дабы те разнесли весть о нашем гостеприимстве, что весьма полезно для привлечения и купцов, и паломников.
Магистр повинно склонил голову. Пресветлый говорил правду, и это ранило больнее всего.
— Коварные разбойники пронесли к Неугасимому Огню закрытый оловянный гроб, — продолжал жрец. — По их словам покойный аквилонец слишком долго ожидал обряда очищения от земной скверны, и вид его мог оскорбить взор жрецов. Только гроб поставили на алтарь, нечестивцы взломали крышку и извлекли оружие…
Все ожидали новой вспышки ярости, но Конан лишь молча сжал огромные кулаки.
— Впрочем, — глубокомысленно заключил Пребывающий в Мире, — они не причинили вреда ни младшим жрецам, ни мистам, ни прислужникам, а их главарь даже согласился послушать мои речи здесь, в Покоях Просветления. От моего имени он приказал закрыть ворота Верхнего Города, вельможам — затвориться в их домах, а своим людям велел оставаться в Главном Зале, не желая, очевидно, чтобы нам помешали. После чего жадно внимал благому слову. Ибо сказано в Заветах: «Семя Митры подобно частице пламени, и, даже брошенное в мерзлую иочву, способно дать всходы…»
— По-моему Фингаст лишь лакал вино да харкал на твои подушки, — мрачно сказал киммериец. — Похоже, он чего-то ждал… Вот уж не думал, что какой-то тупой ван сможет провести умудренного жреца и многоопытного магистра… И что же вы мне посоветуете?
— Ждать помощи графа Гийлома. Капитан, вы получили мое послание?
Ольвейн кивнул.
— Голубь прилетел, и я отправил лазутчиков. Первая застава графа всего в трех лигах, а там его разъезды быстро передадут весть по эстафете до самого замка.
— Пустая трата времени, — пробормотал Конан, — думаю, гандерландский волк выступил еще вчера…
— Вы что-то сказали, ваше величество? — живо переспросил Обиус.
— Я сказал — ждать мы не будем! Как ты умудрился послать весть Ольвейну?
— Отсюда есть тайный ход на голубятню, я успел шепнуть прислужнику, что надо делать.
— Здесь имеется еще одна потайная дверь…
Жрец гордо выпрямился, разглаживая пухлыми ручками складки своего чистейшего, расшитого золотой нитью шафранового хитона.
— Не пристало слуге Митры покидать Храм, чтобы ему ни грозило. Даже успей я скрыться от ваниров, не стал бы отсиживаться в подземном убежище, хотя ковры там не уступают здешним, а запаса вин и яств хватит не на одну седьмицу. Не пристало также Верховному Жрецу, подобно землеройке, глотать песок, спасая свою жизнь, над коей властен лишь Неизменный… Кстати, если уж на то пошло, я ждал, что через подземный ход, ведущий сюда из угловой башни, может пройти гораздо больше воинов!
Еще один удар, нанесенный магистру! Вторично за сегодняшний день Пресветлый наслаждался изумлением Афемида.
— Лучше бы ваши шпионы выявляли предателей, — смущенно пробормотал мастер.
Эта пикировка между сановниками вызвала у короля приступ громового хохота. О Митра! А он-то надеялся проникнуть в Храм незамеченным и подслушать у потайной двери, как Пресветлый сговаривается с ванирами! Что ж, даже если Обиус и вел двойную игру, он просчитал ее на несколько ходов вперед.
— Афемид прав, — сказал Конан, отсмеявшись. — Как случилось, что в городе оказалось столько ублюдков, платящих за кров и хлеб огнем и мечом?
— Многоуважаемый магистр ошибается, — отвечал Обиус, снисходительно улыбаясь. — У меня нет никаких шпионов: слуги Митры не вмешиваются в дела мирские. О подземном ходе я узнал случайно… Что же касается предателей: видите ли, государь, всякая политика, подобно монете, имеет две стороны — светлую и темную. Ради процветания Турна вы открыли ворота всякому, кто готов строить, торговать или просто жить в его стенах. Это мудро, но и опасно. Среди сброда, устремившегося сюда со всех концов света, легко найдутся низкие, коварные души, для которых благочестивая жизнь хуже постной пищи. Или сребролюбцы, готовые продаться кому угодно за мешок дутого золота. Либо поклонники темных богов, ненавидящие Митру, а то и просто буйные дураки, готовые ввязаться в любую драчку… Не я ли советовал издать капитулярий, обязывающий жителей под страхом отлучения посещать Храм для покаяния хотя бы раз в седьмицу? Ибо сказано в Заветах: «Очисти дом свой и да не убоишься коварства челяди своей…»
— Может быть, ты и прав, — задумчиво произнес король, — а может быть, и нет… Сдается мне, твои речи тоже имеют две стороны, как у монеты. Так где, говоришь, вход на голубятню?
Главный зал Храма Митры, посреди которого пылал огромный факел Неугасимого Огня, представлял зрелище странное и пугающее. На каменных плитах, подстелив грубые меховые плащи, лежали и сидели косматые рыжебородые воины в разномастных бронях: от кожаных лат и кольчужных рубашек до кирас и рыцарских нагрудников, взятых с бою в неведомых землях. Рогатые шлемы, шишаки, тяжелые щиты, топоры и копья валялись рядом. Громкие голоса, хохот и сытое рыганье эхом отдавались под священным куполом. Среди этого сброда сновали прислужники и младшие мисты, разнося кубки с вином и подносы со снедью.
