этом будет их тягчайшее преступление перед человечеством. В сравнении с этой предстоящей мерзостью, сталинские дела покажутся святыми.
Мать уважала Сталина, скорее не за солнечный оптимизм всеобщей психической атмосферы, и не за ежегодное понижение цен, объявляемое по радио в первых числах марта, Сталин сдерживал накал «хватательных» рефлексов и эгоцентрических страстей. Но Берию она не любила. До сего дня на стене в рамочке красовались члены политбюро, кроме Берии.
— Линия и продолжение НКВД? — спросил я.
— Да. Но при Сталине это были силы структуры государства. Ее сохранения и скрепления. Вскоре они станут змеиным ядом. Никуда. Эта злость и жестокость тупо и без оснований начнет жить по собственной прихоти. Жало скорпиона возомнит себя телом. Оно будет сосать соки и тут же проливать кровь.
— Когда это будет?
— У тебя еще есть время. А меня это не дождется. Однако тебе предстоит проверка, и лучше, если ты не будешь искушать Природу! Карты показывают, что ты неожиданно накопил какую-то силу. Начни уравновешивание сам. Иначе грянет беда. Хотя, по картам, это не главное, но болезненное.
Мистиком мать не была. Скорее наоборот. Жизнь заставила ее четко зрить реальность, а тяжкая нужда сильно развила чувство ожидания и интуицию. Мать приглашала бабушку с заговорами, но с презрением относилась к кудахтанью об оборотнях и к подбрасываемым письмам со страстями о «конце Света». Мистики с омраченным сознанием затуманивали действительно существующие пока тайные связи в сфере Сущности Человека.
— «Но название фамилий?!» — посмотрел я на ее осмысленное выражение лица. — «Впрочем, разберемся».
Обнаженные парни стеснительно прикрывали себя руками. Члены комиссии по медосмотру ходили с отсутствующим видом. Пригодность к военной службе определялась длинным путешествием по кабинетам в обнаженном виде с листиком бумаги в руках, который наиболее стеснительные ухитрялись использовать для прикрытия своего срамного места.
Распорядитель рассек эту ежевшуюся массу парней на ручьи по кабинетам. Так будет быстрей.
Я попал к окулисту. Решительным жестом посадив меня на стул, она принялась выверять мое зрение.
— «Трудная ей предстоит задача», — вспомнил я про очки. Однако конкретного опыта у меня не было. Я кое-как «разглядел» только первые буквы таблицы, но, на ее удивленное выражение лица, решил, что «перестарался» и увидел три строчки. Она кивнула головой и повела меня в соседнюю темную комнату. По ходу луча света, поставленного мне в глаза окулист подсунула какие-то стекляшечки на металлической рейке. Я стал любоваться изменению луча света в них, но спохватился и остановил зрение. Тщетно гоняла врач рейку то вверх, то вниз. Она убрала ее в сторону и внимательно посмотрела на невинное выражение моего лица.
— Смотрите на палец, — сказала она и повела его в левую сторону.
Я оставил левый глаз на месте, а правым следовал за пальцем.
— Давно у вас так? — спросила она.
— Такая способность от рождения, — честно сказал я, зная, что врачи ориентируются только на общепринятое.
Она повела палец в правую сторону. На мгновение я замешкался. Не окажется ли это противоречием, если я повторю то же самое? Но медлить было некогда.
— Дальше можете комиссию не проходить. Вы освобождаетесь от воинской обязанности по зрению.
— «Нет, уважаемая, — прикрылся я фамильным листком, шагая по коридору. — Проверка продолжается».
Я залетел в кабинет к отоларингологу.
— Могли бы голых ко мне не посылать, — пробурчала сухощавая женщина и накинула халат мне на плечи.
Вскоре ухо мое стало гореть от ее копаний в нем. Затем другое. Вновь и вновь. Наконец, она сдалась и сказала:
— Создал же Господь такую неземную конструкцию уха. Как вы слышите? Слышал я так, что летней ночью тихое движение кошки по саду не могло ускользнуть от меня. Я молчал. Врач ушла за спиной в конец комнаты и стала произносить четкие слова. За тем, по шелесту халата я мог определить каждый сантиметр ее приближения. Наконец она нависла надо мной и почти крикнула:
— Вы меня слышите?
Я поднял голову и невинно посмотрел в ее старательные глаза.
— Да. Вы, батенька, уже списаны, — глянула она в листочек. — Можете комиссию не проходить.
Терапевт лихо набросилась на меня. Здесь скопилась очередь.
— «Уши — не моя заслуга» — подчинялся я ее движению моим телом. — «А вот сердце…»
Сердцебиение я запустил в ритм меняющимся состояним внутреннего Космоса. Сократив сердечную сумку и включая ян-меридианы, я пустил сердце в бешеный скач.
— Не волнуйтесь, — властно сказала врач.
Я тут же отпустил сердечную область и расслабил ян-меридианы. Сердце стало биться сильно, но крайне редко. Но не успела она еще что-то сказать, как я вновь его запустил вскач. Затем тут же в глухие редкие удары.
Удивление врача мне понравилось и я не только увеличил скорость переходов, но и меняя число ударов то отстукивал вальс, то танго, то фокстрот. Искусства барабанного сердца она не заметила, и сказала:
— Вас немедленно нужно госпитализировать.
Тут зашел главный врач.
— Внешне богатырь, а внутри хуже чем у старых людей, — объявила она ему свою находку.
Но главврачу было не до частных случаев. Дела.
— Идите, одевайтесь! — приказал он мне.
Уже в коридоре, устланном чистой тряпочкой, я «наткнулся» на стол с врачом.
— Сюда, сюда, — поманил меня пальцем к себе хирург.
Он крутнул меня несколько раз и удовлетворенно отметил:
— Приятно посмотреть. Хиляки кругом, либо хандрозники в молодом возрасте. Я замысловато извил себя.
— О, нет слов! Мало кто знает йогу, но будущее за ней. Многие болезни сейчас смехотворны. Но сколько страданий. Сколько научных трудов по патологиям?!
Теперь в паспорте у меня красовался штамп с надписью: «Невоеннобязанная».
— «Придется праздновать восьмое марта», — посмотрел я на знак, показывающий на неразвитость человеческих критериев и методов. Вместо того, чтобы определить меня с завышенными способностями, комиссия негласно заявила: «Кто не такие как мы, тот хуже нас». Таково эталонирование во всем.
— «А может быть, я действительно хуже других? — думал я. — По крайней мере различие дает основу для сопоставления взглядом со стороны».
— Надеюсь от выступления на соревнованиях по тяжелой атлетике не откажешься? — подошел ко мне тренер Камиль Агафуров.
— Раз дал слово, то выполню.
— Эдик здесь, — хлопнул он меня по плечу и довольный ушел.
В комнате общежития сидел Эдик и беседовал с Алексеем и Геннадием.
— «Скорее всего о работе говорят», — пожал я Эдику крепкую, но добрую руку.
— Чудак, — сказал он. — Осталось два месяца лагерей и у тебя офицерское звание было бы. А теперь ты…
— Невоеннобязанная, — закончил я его фразу.
— Вот видишь, до чего скатился, — невозмутимо сказал он.
— И ты с ними. Мужчину признали женщиной. Это же успех!
