— Почему его ненавидели?
— Дай подумать минутку…
После паузы Паола ответила:
— Думаю, тут что-то связанное с религией.
Он почти ждал этого. Судя по дочери, синьор Лерини был одним из тех фанатичных ханжей, которые запрещают брань в офисе и дарят четки на Рождество.
— Так что она сказала?
— Ну, ты же знаешь Патрицию?
Подруга Паолы с детства, она никогда не казалась ему интересной, хотя, признаться, и видел-то ее за все эти годы он раз десять, не больше.
— Угу… знаю.
— Она очень религиозна.
Брунетти вспомнил: это одна из причин, почему она ему не нравилась.
— Кажется, она сказала, что однажды он устроил скандал из-за того, что кто-то, новая секретарша или кто-то еще, повесил на стену в своем кабинете какую-то религиозную картинку… Или крест… Я правда не помню, о чем она говорила, — давно это было. Но он устроил сцену и заставил снять. И жутко ругался. Вроде я вспоминаю… ну да, как она мне тогда рассказывала. Поганый у него был язык — «мать твою то, мать твою сё». Такие вещи Патриция ни за что бы не повторила. Даже ты покраснел бы, Гвидо.
Он проигнорировал это случайное откровение — Паола, кажется, считает его неким арбитром непристойностей — и направил свои мысли на разоблачение синьора Лерини. Из этого сложного мира догадок и предположений его вернуло к действительности ощущение мягкого тела Паолы — она уселась на диван возле его бедра. Он подвинулся к спинке дивана, чтобы дать ей побольше места, так и не открыв глаза, потом почувствовал ее локоть, руку, грудь…
— Зачем ходил повидать мою мать? — раздался ее голос у него из-под подбородка.
— Думал, может, знает эту Лерини… и другую тоже.
— Кого?
— Клаудию Кривони.
— И она знает Клаудию?
— Угу.
— Что она сказала?
— Что-то про священника.
— Про священника? — Паола произнесла это точно так же, как он сам, когда это услышал.
— Да, но это только слух.
— Это значит, что, наверное, это правда.
— Что правда?
— Ой, не придуривайся, Гвидо! Что, по-твоему, правда??
— Почему бы нет?
— Разве они не дают обет?
Она легонько оттолкнула его:
— Прямо не верится. Ты что, правда считаешь, что это что-то значит?
— Предполагается, что должно.
— Ага, а дети должны быть послушными и исполнительными.
— Только не наши. — Он улыбнулся и почувствовал — Паола трясется от смеха.
— Тоже верно. Но правда, Гвидо, ты не всерьез про священников?
— Не думаю, что она с кем-то спуталась.
— Почему ты так уверен?
— Я ее видел. — Брунетти внезапно сцапал Паолу, обхватил ее вокруг талии и подтянул к себе.
Она взвизгнула от неожиданности, но в этом взвизге было столько же восторженного ужаса, сколько в криках Кьяры, когда брат или отец ее щекотали. Паола попыталась извиваться, но муж прихватил ее покрепче и заставил лежать тихо.
Немного погодя проговорил:
— Я совершенно не знаю твою мать.
— Ты ее знаешь двадцать лет.
— Нет, я имею в виду — как личность. Все эти годы понятия не имел, кто она такая.
— Звучит печально. — Паола подняла лицо от его груди, чтобы лучше видеть его лицо.
Он ослабил хватку.
— Печально знать кого-то двадцать лет и понятия не иметь, что он собой представляет. Столько времени упущено.
Она улеглась обратно и устроилась поудобнее на его теле. Один раз он испустил внезапное «ух», когда ее локоть попал ему в живот, но потом она распласталась неподвижно, и он снова обхватил ее руками.
Кьяра — она пришла через полчаса, голодная, мечтая об ужине, — так и обнаружила их, спящими.
Глава 8
На следующий день Брунетти пробудился со странным ощущением — так бывает, когда за ночь избавляешься от лихорадки, приходишь в себя и голова кажется легкой и особенно ясной. Долго лежал в постели, перебирая в уме всю информацию, которую собрал за последние два дня. Вместо того чтобы прийти к заключению, что неплохо провел время, квестура и ее дела в надежных руках, а он сам успешно преследует преступников, — вдруг почувствовал раздражение: бегает в поисках каких-то химер. Мало того, что поверил рассказу Марии Тесты, еще призвал Вьянелло и пошел расспрашивать людей, которые, очевидно, не представляли, о чем он говорит и почему комиссар полиции появляется у их порога без предупреждения.
Патта должен вернуться через десять дней, и нечего сомневаться в том, как он отреагирует, когда узнает, чем занималась полиция. Даже в тепле и безопасности своей постели Брунетти ощутил озноб, предугадав замечание Патты: «Ты хочешь сказать, что поверил этой монашкиной истории — рассказу женщины, которая всю свою жизнь скрывалась в монастыре?! И ты пошел травить этих людей, втемяшил им мысль, что их родственников убили? Да ты с ума сошел, Брунетти! Знаешь ты, какие это люди?»
Комиссар решил все же, прежде чем бросить начатое, поговорить с последним из названных — с тем, кто может подтвердить доказательствами если не историю, рассказанную Марией, то по крайней мере надежность ее самой как свидетеля. А кто знает ее лучше, чем тот, кому она исповедовалась в грехах последние шесть лет?
Адрес, который искал Брунетти, располагался около церкви Сан-Франческо-делла-Винья. Первые двое, кого он спросил, не имели понятия, где дом с нужным ему номером, но когда он задал вопрос, где можно найти братьев из Святого Креста, ему немедленно объяснили: у подножия следующего моста, вторая дверь налево. Так и оказалось, о чем сообщала маленькая медная табличка с названием ордена и маленьким мальтийским крестом.
Дверь после первого же звонка открыл беловолосый человек: этакий распространенный персонаж средневековой литературы — добрый монах. Глаза его излучали доброту, как солнце излучает тепло, лицо светилось широкой улыбкой, словно он и вправду рад, что к дверям его прибыл сей странник.
— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? — осведомился он так, будто ничто не доставит ему большей радости.
— Я хотел бы поговорить с падре Пио Кавалетти.
— Да-да, входите, сын мой! — Монах открыл дверь пошире и придержал ее для пришедшего. — Осторожнее там будьте! — И указал вниз, непроизвольно протягивая руку к его плечу — поддержать, — когда он перешагнул через крестовину в основании рамы тяжелой деревянной двери.
