– Смерть верная, – Хан опустил голову, скрипнула дверь и закрылась.
Он остался в номере один.
В это же время в дальнем номере, где дверь обита железом и накладные засовы, Даша и швейцар Петр беседовали с Сынком. Петр, посмеиваясь, пил чай, хитро поблескивал глазками, очень он любил изображать человека веселого и не шибко культурного.
– Я тебя уважаю, Корней, – сказал быстро Сынок. – Но ты тоже говори, да не заговаривайся. Я за Ханом увязался, это факт, признаю. Но притопал я к вам, нет ли, вам что, холодно? Степа Хан сам к вам шел, он слова к Лехе-маленькому имел. Дарья, скажи.
Даша курила не затягиваясь, баловалась больше. Глянула на Сынка, повела плечом. Что это Корней придумал такую проверку двойную? Определил ведь старик Савелий, парень наш, деловой, да и слепому видно. И разговор как складывает? Так беседовать милиционеру вовек не научиться. Корней сказал: побудь, приглядись, она может, делать все равно нечего. Только гляди на него, нет ли, одно ясно – Сынок вылитый вор-аристократ, работник по церквам и дорогим гостиницам.
– Корней, ну хоть краем я виноват, что Хан ментом оказался? А не ошибаетесь вы? – Сынок взглянул на швейцара, затем на Дашу.
– Точно, как в банке вседержавном, – Петр рассмеялся.
– Чего же ты смеешься?
– А мы еще наплачемся, Сынок… Сейчас запасец веселья создать надобно.
Сынок взглянул на него и увидел, что смешки и прибаутки видимость одна, из-под нависающих бровей смерть глядит.
– А ты Ленечку с Потылихи знал? – спросила неожиданно Даша.
– К чему вопрос, не пойму?
– А ты отвечай, Сынок! – повысил голос швейцар. – Не брезгуй!
– Ленечку? – переспросил Сынок, внутри захолонуло неприятно, понял: смешки кончились, проверяют. – Да вроде там два парня с таким именем есть: один, слыхал, щипач, транспортник. В личность не знаю его. А второй, слыхал, по мокрому прошел, в бегах сейчас…
– Ты много слыхал, Сынок. – Даша улыбнулась ласково. – Кто такой Толик Крепыш?
– Из «Эрмитажа»? Знаю, Крепышом в шутку назван, тонкий, аж тень не отбрасывает.
– Ему верить можно? – спросил швейцар.
– Нормальный человек, по куклам специалист, – ответил Сынок.
– Нормальный, – повторила Даша, – на уголовку работает. Может, и ты, Сынок, нормальный?
– Ты, девонька, не заговаривайся, – зашептал Сынок с придыханием. – Ты здесь за Корнея прячешься, только шарик-то круглый, говорят, вертится. Может, встретимся где в другом месте.
– Не знаю, Сынок, – швейцар взял стакан с чаем, отпил культурно. – Возможно, он и без тебя крутиться будет. Или остановится, как думаешь?
– Я против тебя никто. Решай, Корней. Только я так понимаю: вы эту малину спалили, виновного ищете. – Сынок облизнул пересохшие губы. – Я к вам Хана не приводил, он меня вел.
В дверь стукнули, в номер вошел Леха-маленький, сразу тесно стало, а Сынку вдобавок и душно. Он уже прикидывал, что на худой конец сумеет от девки и Корнея вырваться.
– Звал, Корней? – спросил Леха, неловко кланяясь.
– Сядь, не засти, – швейцар даже не взглянул. – Давай рассудим, Сынок. Я тебя решать не буду, прав у меня таких нет. Но гляди, что получается. Звонит мне, – он кивнул на Леху-маленького, – и говорит, мол, тебя человек спрашивает, привет от моего брательника шлет. В цвет попадает, однако приглашать не спешу, интересуюсь, что за человек? Леха, скажи.
– Точно, – ответил тот. – Я говорю: человека не знаю, на приезжего смахивает, а с ним Сынок, личность фартовая.
– Ясно, Сынок? Разве я когда-нибудь незнакомого человека в дом пустил? Я тебе верил, тебе дверь открыл. Ты кого в дом привел, Сынок?
– Так что же теперь?
– Ничего, – ответила Даша, – ты милиционера привел, ты его и выведи, только так, чтобы адресочек наш он забыл.
– Верно, Паненка, – согласился швейцар. – Ну а ты, Сынок, как полагаешь, по справедливости мы с тобой?
Глава восьмая
Пора срывать маски
Даша оставила поднос с ужином и, не взглянув на молодых людей, не пожелав им, как обычно, спокойной ночи, быстро вышла из номера. Утренний разговор с Сынком она и вспоминать не хотела. «Уголовник – человек, которого жизнь в угол загнала». Так что же она делает? Спокойненько человека на убийство толкает. Одного из них убьют, другой в самом темном и тесном углу жизни окажется. Из этого угла ему уже никогда не выбраться. Корней парня заставит работать на себя, использует до конца, а потом… Либо людям на него шепнет, либо уголовке отдаст. Даша не слышала окончания беседы Корнея со стариком, но поняла – сговорились. Да они за свой кусок кого угодно утопят, не впервой им, видно, чужими жизнями распоряжаться. Казалось Даше, что она, глядя на главарей уголовного мира, сама до всего додумалась. И невдомек ей, как меняется она последние два месяца – и смотрит, и думает, даже говорит по-другому. А последнее совсем ни к чему, опасно. Раньше Даша среди своих часто употребляла воровской и арестантский жаргон, общаясь с посторонними, говорила чисто, но подслащала речь жеманными словечками типа «чувствительная», «кошмарная», «ужасная».
Однажды, гуляя с Костей по тихим переулкам, Даша сказала:
– Я девочка до крайности чувствительная.
Костя втянул голову в плечи, будто его по шее ударили, стрельнул взглядом, но промолчал. Она это заметила, решила, что так и засыпаться недолго, стала за своей речью следить. Не сразу у нее получилось, но жаргон Даша употреблять перестала, а «чувствительно-кошмарный ужас» свела до минимума. Что она стала говорить чище, Костя отметил, плохо только, что Корней тоже мимо не прошел.
– Ты, Паненка, прямо курсисткой стала. Молодец.
Даша, зная, как не любит он с хорошим словом расставаться, к похвале отнеслась настороженно. Девушка не только говорить, одеваться и ходить стала тоже по-новому. Видно, был у нее артистический дар. Даша не думала – это носить нехорошо или так ходить не следует. Но раз она стала прислугой в богатом доме, то туфельки на шпилечках не наденешь, а значит, и семенить нет необходимости. Одеваться она стала неброско, походка строгая, без фиглей-миглей и зазывалочек, духи можно лишь намеком.
Итак, отнесла Даша ужин и возвращалась по коридору к себе, когда заметила в конце коридора неприкрытую дверь и услышала:
– Даша, загляни на минуточку.
Корней встретил на пороге, дверь на засов запер, спросил:
– Как гости?
Даша привычно плечом повела, мол, нормально.
– Расчет наш с тобой, Паненка, прост, – он подвинул для нее стул, сам начал расхаживать по комнате. – Милиционер не убежит, не для того прибыл, и на мокрое не пойдет, ему совесть такое не разрешает. А наш человек против Корнея не поднимется, духу не хватит. И выход мы с тобой, Паненка, человеку оставили один…
– Что я Паненка, в делах замазанная, без документов и денег, ты, Корней, не напоминай, – перебила девушка. – Я у тебя за койку и харчи в прислугах. Ты меня понял? Я ничегошеньки в ходах и выходах не понимаю, а крови на мне нет и не будет.
– А чего вскинулась?
– Ты меня за придурковатую не держи. Мальчики могут поссориться, – она кивнула на дверь, – один другого порешит, возможно. Так ты меня, Корней, в номер не зови, мыть, убирать не буду. Ясно?
– Смелая ты и умная. Люблю. – Корней рассмеялся коротко. – Раз умная, понять должна, я тебя в таком виде взять с собой никак не могу. Старые твои дела мне без надобности. Слыхал, и нету их совсем. Никто из мальчиков тебя не назвал, клиенты, кто в живых остался, о тебе молчали. Двое лишь на очных ставках бормотали несуразное, мол, была раскрасавица с серыми глазами, картавит легко да смешливая. По таким
