веревки привязала.
Даша не слышала разглагольствований Митрия, думала о себе, не могла понять, каким образом сообщила Косте о сходке, ведь она братьев своих заложила, отдала милицейским. Почему, как такое случилось? Что же ты, Паненка, наделала? Тебя люди знают, верят, тебя прикрывали, твою ношу на плечи взваливали и молча тащили в суд, потом по этапу. Продала. Отменить сходку? Сказать, узнала краем, по случаю, мол, облава готовится. Поверят? Корней зарезать велит. Хан и сделает, она ощутила под лопаткой холод металла.
– Даша, – Митрий положил руку ей на плечо, – слышь, чего складываю? Приходили ко мне, людишки вроде бы собраться решили, потолковать требуется.
– Знаю, Дмитрий Степанович, не ходи…
– Полагаешь, – Митрий понял: Воронцов о сходке знает. То ли она ему шепнула, то ли он ей. – Корнея упредишь?
– Не говорила я ничего, почудилось тебе, – быстро сказала Даша. – Мне фигура нужна, понимаешь, отец, один человек от жизни совсем устал, помочь ему необходимо.
– Глянь на меня, – после паузы ответил Митрий; заглянул в ее прозрачные глаза, понял, что не себя решить хочет. – Из Москвы подашься в нелегалы? – Хотел отговорить либо отказать, решил, чему быть, того не миновать, да и раз задумала, сделает, а пистолет ей любой мальчишечка деловой с радостью отдаст.
По короткому свистку Митрия явился подросток – оборванный и давненько не мытый, с манерами Дугласа Фербенкса. Даше он сдержанно, но почтительно кивнул, на Митрия взглянул вопросительно и застыл в небрежной позе.
– Граф, притарань мне игрушку, что давешний фраер тут обронил, проверь сам, на ходу ли она.
Парень поклонился, но Даша остановила его:
– Загони сюда мотор, Граф. – Она улыбнулась. – Приодеться можешь?
– Как прикажете, Паненка, – Митрий заурчал неодобрительно, и парень поправился: – В каком платье желает меня видеть мадам?
– Чисто и без фраерства, – Даша вновь улыбнулась.
Митрий покачал головой, вздохнул и сказал:
– Мальчонку надо властям отдать, пока не поздно. Я его грамоте обучил, истории государства нашего Российского, он по-латыни может. Так к чему все? Дорога-то отсюда туда, а мальчишка жить должен, ведь не для тюрьмы же человек рожден.
Потом молчали, Митрий вроде бы дремал, Даша, все такая же прямая и застывшая, смотрела перед собой, не мигала даже.
Во двор вкатился черный лакированный «ситроен», ловко развернулся, чихнул и застыл. Вышел шофер. Графа было невозможно узнать. Он повзрослел, казалось, вырос и раздался в плечах. Кожаная куртка, шлем, очки, поднятые на лоб, на ногах гольфы и добротные английские ботинки. Он подошел к Митрию, который к маскараду отнесся с доброжелательной насмешкой, снял перчатки с раструбами и протянул пистолет. На огромной ладони Митрия оружие казалось безобидной игрушкой. Корявые пальцы оказались ловкими, выщелкнули обойму, разобрали вороненый браунинг. Митрий заглянул в ствол, довольно крякнул, собрал, вернул в рукоятку обойму, передернув затвор, дослал патрон в патронник, поставил на предохранитель.
– Забава, но метров с десяти прошьет навылет. – Он протянул пистолет Даше, которая открыла сумочку, вынула деньги и спросила:
– Сколько, Дмитрий Степанович?
– Сейчас по заднице получишь, – Митрий рассердился не на шутку, поднялся.
Даша не отступила, протянула на открытой ладони золотой.
– Возьми на счастье, иначе не будет мне удачи.
Митрий взял золотой, щелкнув, подбросил, поймал и, не сказав ни слова, пошел со двора. Даша села в машину, Граф опустил очки и стал совсем взрослым. Через несколько минут они, пугая еще не привыкших к машинам лошадей, катили по Садовому в сторону трех вокзалов, у Красных ворот повернули налево, проехали мимо небольшой триумфальной арки. Неожиданно Даша схватила Графа за плечо и, словно их могли услышать, зашептала:
– Стой, миленький, стой!
– Где? – подруливая к тротуару, тоже шепотом спросил молодой шофер.
Даша вынула пистолет, щелкнула предохранителем, через стекло смотрела на Хана, который стоял на противоположной стороне переулка и, улыбаясь, смотрел в небо. В руках у него была сумка с поллитровкой и какой-то снедью. Даша выскользнула из машины, обогнула ее. Хан пропал. Граф тоже выскочил на мостовую, прикрыл собой Дашу, которая стояла с обнаженным пистолетом в руке.
– Паненка, убери пушку, я этого мальчика срисовал, скажи слово, руками удавлю.
– Ты, его? – Даша спрятала пистолет, горько улыбнулась. – Ты, когда его, мальчик, увидишь, на другую сторону переходи. Не обижайся, Граф, но он тебя плевком перешибет. Да и мой он, хочу взглянуть, как подыхать будет.
Даша вышла из машины за три квартала от дома, обогнула его, приглядываясь, как из него уходить удобнее. План у нее сложился простой. Хана застрелить сразу, как войдет, первую пулю в живот, вторую в лоб. На сходку она пойдет, пусть Костя берет и ее, всех, с этой жизнью пора кончать. Думала Даша о предстоящем спокойно и равнодушно, будто не о себе.
Калитка висела, где ей и положено, открылась без скрипа, на крылечке лежала мокрая тряпка, и Даша машинально вытерла ноги, перешагнула порог, из горницы пахнуло свежестью и уютом. Пол вымыт до блеска, на столе скатерка, тарелки, рюмки, бутылка «Смирновской», закуска разложена аккуратно, даже кокетливо. Даша подошла, взяла ломтик ветчины, собралась налить себе рюмку…
– Возьмите, барыня. – Даша резко повернулась и почти налетела на Хана, который протягивал ей перчатки. – Простирнул, а то ручки у вас неподходящие.
«Как он успел? Я же на моторе прикатила». Даша открыла сумку, молниеносно, как все, что он делал, Хан выхватил у нее сумку, прикинул на ладони пистолет, спрятал в задний карман.
– Жизнь свою девать некуда? – Хан вернул ей сумку, Даша, ожидая удара, отшатнулась. – Тебе меня не взять, хоть броневик приволоки. Ясно? – Он швырнул ей перчатки. – Ты меня к своим ростовским соплякам не примеряй. Ясно?
Даша молчала, опустив голову, никогда она не чувствовала себя такой беспомощной и униженной, даже на каторге, когда ее, двенадцатилетнюю, бил ногами здоровенный мужик.
– Отвечай. Ясно?
– Ясно, – прошептала Даша.
– Громче.
– Ясно! – выкрикнула она. – Все равно подловлю…
Хан, сверкнув зубами, рассмеялся.
– Подловила плотва щуку, всю жизнь больше есть не хотела…
За столом сидели чинно, ели мало, практически не пили, единственная бутылка «Смирновской» была чуть тронута, как налили по первой, так и осталось.
Во главе стола, хозяйкой, сидела Даша, в черном платье, воротник под горло, скромная нитка жемчуга, руки чистые, без колец, волосы, в тугой узел, прижимали и без того маленькие ушки. Ни дать ни взять молодая вдова, только в глазах не боль или растерянность, а злость и насмешка. Хотя гости и не ели почти, Даша изредка на тарелки подкладывала, движения у нее были мягкие, голос тихий, ласковый, говорила только она, остальные молчали.
По правую руку от Даши сидел Корней, обычно бледный, сейчас с нездоровым, словно неумело наведенным румянцем. Одет, как и утром, под солидного нэпмана, костюм дорогой, неброский, галстук темный, манишка простая, обручальное кольцо тонкое, ни цепочки на жилете, ни булавки дорогой в галстуке. Корней не ел, не пил, поигрывая вилкой, смотрел в пустую тарелку, ждал, когда гости отобедают.
По левую руку от Даши сидел Хан, которого трудно было узнать. В смокинге, серебристом жилете, под батистовой, ручной выделки сорочкой небрежно повязанный аристократический галстук, приколотый
