ломоты в зубах.
– Ты далеко собралась?
– В центр надо, по делу, – сломленно ответила Даша, заставила себя поднять голову. – Тебя все одно зарежу.
– Раз вернешься, иди, – Хан пожал плечами и отошел. – Вертайся быстрей, до Корнея. Он, полагаю, до вечера обернется. Пожрать, выпить принеси. Деньги есть?
Даша с первого дня не понимала этого красивого замкнутого парня. Не поняла и сейчас, как же он, имея за спиной покойника, да еще милицейского, отпускает ее? А если она наведет?
– Ты, Дарья, жизнь любишь, – сказал Хан, снимая топором с полена лучину для растопки. – Ты послезавтра вечером Корнея одного не отпускай, с ним увяжись обязательно.
– Куда? – не удержалась от вопроса Даша.
– Люди просили его к батюшке на вечернюю службу. Тебе там непременно быть надо, людям на глаза показаться. – Хан выложил из лучины колодец, запалил печку, подбросил тонких полешек, прислушался и удовлетворенно сказал: – Тянет, старушка печушка.
Даша не ответила и вышла.
После приступа Костя Воронцов оправился. Мелентьев, хоть со службы и не уходил, чисто выбритый, подтянутый, разгуливая по кабинету, говорил ясно и четко, выделял ровные паузы после каждой фразы:
– По различным каналам поступают данные, что клиентура наша готовится к воровской сходке. Ожидается вся элита, то есть ворье в законе. Необходимо все уточнить, время и место, окружить, взять всех до единого. Дело это сложнее сложного, но ребятишки собираются. И пароль у них будет, и запасные отходы, и люди для перекрытия. Оцепление, грузовики с солдатиками, все это не годится. Костя, я для тебя все выверю, просчитаю до ювелирной тонкости.
– Но? – спросил Костя.
– Для этого мне нужна связь с Дарьей Латышевой. Один Сурмин мало чего стоит, – Мелентьев собрался продолжить, его прервал телефонный звонок.
– Слушаю, – сняв трубку, сказал Костя.
– Здравствуй, начальничек. – Несмотря на тон, он сразу узнал Дашу. – Ты по служаночке своей не сохнешь случаем?
– Здравствуй, Даша, – Костя удивился своему спокойствию. – Очень хочу тебя увидеть. Сегодня…
– Очень-очень? – Даша начала смеяться, серебро зазвенело, смолкло, словно скупец хотел швырнуть горсть, две монетки уронил и пальцы судорогой свело. – Ты моложе и глупей не нашел парня? Кого ты к Корнею послал?
– Встречу, встречу назначай, – шептал Мелентьев. – Где она сейчас?
– Даша, ты откуда говоришь? – голос у Кости треснул, оттянул в хрип.
– Зарезали твоего парнишку, – звонко сказала Даша. – Сходка послезавтра… у батюшки… во время вечерни…
– Как зарезали? – Костя взглянул на Мелентьева, прижал трубку плотнее, но она лишь гудела и жалобно попискивала.
Глава одиннадцатая
Накануне
Потолок был далеко-далеко, стены к нему тянулись, как сосны к небу, когда глядишь на них, лежа на полянке. Почему Косте такое вспомнилось, вроде бы он под соснами никогда в жизни не разлеживался?
Он лежал на диване в своем кабинете, сердце притаилось, но Костя знал уже: обманывает, ждет, чтобы шелохнулся. Он хитро улыбнулся, облизнул губы, пошевелил пальцами ног, затем рук, чуть повернул голову. Мелентьев смотрел в окно, будто затылком видел, говорил монотонно, противным скрипучим голосом:
– Помрете, Константин Николаевич, меня непременно посадят. Возможно, разобравшись, и выпустят, однако жизнь моя станет неинтересной до ужаса. – Он умышленно говорил на блатной манер, пытаясь Костю отвлечь от мрачных мыслей и дать время прийти в себя. – С высоты вашего щенячьего возраста я пожилой, может, и старый даже, объективно же я в расцвете лет, жениться собираюсь. У меня любовь, а вы на меня поплевываете, лечиться не желаете. Эскулапы же предполагают, что с вашим сердчишком даже пишбарышней опасно работать, а вы за бандитами гоняетесь.
– Уволю тебя, как элемент чуждый, да и свидетель ты для меня опасный, – осторожно сказал Костя.
– Да, любовь, – Мелентьев вздохнул необъятной грудью. – Кто ее только выдумал! Поверишь, иду домой, как гимназист обмираю, вдруг ушла, нету моей золотоволосой. Исчезла. Привиделась. Ну, скажи, мальчуган, как придумать-то можно, чтобы сыщик Мелентьев втюрился в Корнееву бабу.
– Поднимусь, морду набью…
– Она мне работать мешает, все думаю, думаю, даже разговариваю. Поверишь, вслух разговариваю. Нам обоим лечиться надо, только по разным больницам. Тут ты меня опять обскакал, надорвал сердце, защищая свой пролетариат. Я же двинулся на почве пережитков средневековья.
Мелентьев старался как можно дольше удержать Костю на диване. Старый сыщик раньше не замечал за собой склонности к сочинительству. Никакой любви у него не было, сейчас, помогая Косте оправдать его чувство к Латышевой, он лгал так складно, что самому нравилось.
– Прихожу, Анна в кресле сидит, голова в золотом облаке, лицо как у камеи, глаз не поднимает. Прошепчет чего-то – это поздоровалась, поднимется неслышно, и книксен изящный. Начальник, ты знаешь, что такое книксен? Темный ты, Константин Николаевич…
Костя с дивана сполз и, шлепая босиком – сапоги Мелентьев стянул, – добрался до стола, осторожно водрузился в кресло.
Вскоре уже говорили о делах.
– Не верю, – сказал Мелентьев убежденно, хотя думал и чувствовал совсем иначе. – Не даст себя Сурмин зарезать…
– А зачем Даше, – Костя запнулся и покраснел, – Латышевой звонить, говорить такое?
– Я не знаю, зачем она звонила, – быстро, не давая себя перебить, заговорил Мелентьев. – Но то, что Паненка перед тобой открылась, факт безусловно отрадный. Значит, девчонка засбоила, извини за жаргон, сам не люблю. Можно предположить, что Корней, обманув Дашу, сообщил ей об убийстве. Замарать ее решил и проверить заодно, взглянуть на реакцию. Как бы он звоночек ее не засек, хитер, подозрителен.
– Даша тоже не из простых, – несколько успокаиваясь, ответил Костя, – откуда у нее воровская манера растягивать слова и этот «начальничек», – он понял, что говорит абсолютную чушь, и замолчал. Не мог Костя Воронцов окончательно поверить, что его Даша – девчонка воровского мира.
– Решила она перед тобой открыться, так по телефону легче. Может, смерть, о которой ей Корней сообщил, потрясла, твое влияние сбрасывать со счетов не следует. Помолчи! – неожиданно грубо сказал Мелентьев, за годы совместной работы Костя впервые услышал от него безапелляционный тон. – Большевик, из рабочих, а переживания у тебя, как у гимназисточки, начитавшейся мадам Чарской. Ах, я гулял с девушкой под ручку! Ах, я влюбился! – патетически восклицал он и театрально заламывал руки. – Я, уважаемый товарищ Воронцов, декрета, запрещающего влюбляться, не читал.
– Она преступница-рецидивистка! – Костя ударил кулаком по столу.
– Вы на меня не кричите, – тихо сказал Мелентьев. – Вы, Константин Николаевич, за свое происхождение и преданность Советской власти начальником назначены. По своим деловым качествам, извините покорно, вы передо мной должны стоять.
Костя недоуменно разглядывал Мелентьева, будто увидел впервые.
– Интересно получается, – продолжал Мелентьев. – При самодержце Иван Мелентьев приличный оклад не мог иметь – родословной не вышел, о преданности своей не кричал, задов высокопоставленных не целовал. И теперь Иван Мелентьев не хорош. Почему? Опять же родословная подвела и на митингах не кричу. Костя, как ты думаешь, будет время, когда человека по его делам оценивать начнут?
– Хороший ты специалист, Иван Иванович? – спросил Костя.
– Профессионал.
