сделать...
— Сделаем! — не вытерпел Аверин. Он весело смотрел на Павлуню, подмаргивал ему незаметно: молодец!
— А на тракторе давно работаете?
Павлуня вытер пот. Василий Сергеевич, норовя поскорее увести начальство от мертвых тракторов, бодро сказал:
— Недавно он, а уже проявил себя! Такой молодец!
— Вижу, что молодец, — кивнул секретарь на распухший Павлунин нос. — И зачем же вы таких молодцов разогнали? Почему ликвидировали комсомольское звено?
Аверин рысью глянул на Трофима и Борю, сдавленно ответил:
— Временно. Для пользы общего дела.
— Какая же это польза, если люди разбегаются? — не унимался Глеб Глебыч.
И Павлуня пояснил, кротко улыбаясь:
— Интересу нету. У нас поле было, техника... мы все вместе... и Миша тоже... а теперь ничего... Модест ушел... Обиделся...
Василий Сергеевич стиснул молодые, крепкие зубы. Парторг Семен Федорович поспешил на выручку:
— Мы, Глеб Глебыч, все уладим, не сомневайтесь. А вы, может, комплекс наш поглядите?
— Схожу и на комплекс, — сказал секретарь и протянул руку Павлуне: — До свидания!
— До свидания, — ответил механизатор и запнулся, не зная, как назвать начальство.
Женька громко подсказал:
— Глеб Глебыч!
Секретарь усмехнулся и еще раз внимательно посмотрел на Павлуню. Аверин понял, что теперь Глеб Глебыч надолго запомнит долговязого парня с опухшим носом и чистыми глазами. Он понял еще, что запомнит секретарь горкома и мертвые трактора с пустыми тележками.
Улучив момент, Аверин с обидой шепнул Трофиму:
— Ну, спасибо, удружил! Подождать не мог!
— Некогда мне ждать, — непонятно ответил Трофим и отвернулся от Аверина — смотрел, как рядом с Глебом Глебычем петушком подскакивает Женька, машет руками, что-то объясняет. Лицо Трофима прояснилось.
А Глеб Глебыч долго ходил по совхозу. Побывал в теплицах, на фермах, в который раз заглянул на стройку нового комплекса и, любуясь светом да простором в нем, с горечью вспоминал подслеповатые окошки старых скотных дворов, в которых он когда-то работал. С досадой посмотрел на Аверина: помнит ли, с чего начинали отцы? Вряд ли. Иначе откуда такая самоуверенность. Видно, все легко дается в жизни, едут молодые на лошадке, которую для них Трофим запряг...
— Ну, Сергеич, веди к своему ручью! — сказал Глеб Глебыч.
У ручья секретарь горкома стоял долго. Расспрашивал Аверина и его строителей, как те думают улучшить подъезды к броду и чем защитят дорогу весной, в половодье.
Василий Сергеевич и специалисты отвечали очень толково. Они уже веселее посматривали на секретаря, втайне надеясь, что тот как-то обойдет сторонкой досадное утреннее происшествие. А Глеб Глебыч послушал, покивал и сказал потом:
— Видите, товарищи дорогие, сколько нужно еще сделать? А вы решили сразу, одним махом гнать технику. Порвете трактора, что к весне останется? Железо? — И с усмешкой посмотрел на Аверина: — Приедет Громов, он тебе покажет! Развоевался!
Василий Сергеевич упрямо запыхтел:
— Я для дела... Хочешь, как лучше...
— Не лучше — быстрее ты хочешь. А разве в нашем крестьянском деле можно галопом? Тут, Сергеич, головой да головой нужно. И с народом побольше толкуй — он грамотный стал, авось и тебе что-то подскажет.
К вечеру, когда загустели в небе багровые — на ветер — облака, Глеб Глебыч попросил специалистов собраться в кабинете директора. Василий Сергеевич помрачнел, а в приемной шепнул секретарше, чтобы не вздумала во время совещания никого пускать, в особенности механизаторов.
— Нет, их как раз и надо, — услыхал Глеб Глебыч. — Пригласите, пожалуйста, через часок.
...Прошел и часок и другой. Окна потемнели, похолодели небесные краски, налились последним цветом — фиолетовым. А Елизавета Егоровна все скучала в приемной. Из-за двери к ней не доносились голоса.
Наконец дверь открылась, вышел Глеб Глебыч, седоватый, плотный, уверенный.
— До свидания, Егоровна, — сказал он давней знакомой.
Пожилая секретарша, встретившая и проводившая немало начальства, ответила вежливо:
— Счастливого пути, Глеб Глебыч. Не забывайте нас.
— Спасибо. Теперь не соскучитесь.
Елизавета Егоровна заглянула в кабинет.
За столом, подперев щеки могучими кулаками, сидели друг против друга Василий Сергеевич и Семен Федорович. На стульях у стен понурились механизаторы. Отдувался, как после покоса, Гриша Зиненко. Пригорюнился Иван Петров. Только Женька глядел соколом, да рдел маковым цветом перехваленный насмерть Павлуня.
Елизавета Егоровна посмотрела участливо, спросила материнским голосом:
— Нагорело, мужики?
Мужики взглянули на нее.
— Мы высказывались! — объяснил ей Женька.
Василий Сергеевич сказал, усмехаясь с натугой:
— Ну, что еще выложите? Валяйте! Не стану инициативу сдерживать! Советуйте! Как, например, с теми поступить, кто технику бросил, работу мне сорвал? Как же мне план выполнять после этого?!
— Ему выполнять, — шевельнулся Гриша Зиненко. — А мы — пешки!
Аверин задышал тяжело, как под грузом. Голос его обиженно померк:
— Я вам плох — ладно! Но совхоз-то тут при чем? Я разве плохого хочу! Я ночами не сплю! Я думаю!
Семен Федорович посмотрел на него, Аверин споткнулся, замолк.
— А звено? — тихо спросил Боря Байбара. — Будет?
— «Звено, звено»! — отрубил Аверин. — Подумаем! Сознательности у вас нету! Моде передайте — или пусть выходит, или я ему баки пообрываю! Артист!
Парторг только головой покачал: не мог пересилить свою натуру Аверин.
— Все! — сказал Василий Сергеевич. — До свидания! Завтра возим ил! Кто хочет попробовать через ручей? А?
Механизаторы замерли в изумлении: все начиналось сначала?
— Дело-то может получиться интересное, товарищи, — выручил Аверина парторг. — Мы просим желающих поработать по новому графику и по новой дороге. Посмотрим, прикинем. Ну, кто хочет? Только на денек.
— Да они опять в горком кинутся! — не утерпел Аверин. — С испуга! А Иван — первый!
— Нет, мы ничего, — качнул головой старший Петров. — Ежели с народом по-хорошему, народ горы сковырнет! — Он встал, маленький, кривоногий, грязный, и с вызовом посмотрел на Аверина.
— Ишь ты, — пробормотал Василий Сергеевич. — Горы... А еще кто? — и взглянул на Павлуню.
— Поедем! — откликнулся Женька. — И Саныча возьмем из лесу, а?
— Берите Саныча! — махнул рукой Аверин. — И Пузыря берите!
— А Пузырь, между прочим, опытный механизатор, и зря ты так — укоризненно произнес Гриша Зиненко. — А мы завтра все выйдем, попробуем, если нужно.
...Павлуня с Женькой брели под ясными звездами по главной улице. Совсем по-городскому светили здесь фонари, высились дома, гуляли хорошо одетые люди. Только, как в самой последней деревне, бегали за мальчишками их общие ничейные собаки да где-то за домами, в сарае, гоготали гуси.
