— Досталось сегодня Ивану! — весело вспоминал Женька. — Я рад, а ты? — Павлуня не придумал, что ответить, а Женька продолжал звенеть: — Тебя-то как расхваливали! Если бы меня так! Помер бы от радости!
Парней нагнали Василий Сергеевич и Семен Федорович.
— Герой! — сказал парторг Павлуне. — Всем нос утер!
Аверин проворчал:
— Герой! Только начальству не все говорить нужно! Голову иметь надо! Думать!
Павлуня подумал и сказал:
— А еще партийный.
СТОП, МАШИНА!
Две вещи особенно не терпел Павлуня: еду и холодную воду. Потому он умылся брезгливо, как старый кот, и нехотя сел завтракать. Мать похрапывала за тонкой перегородкой.
«Ешь с душой, — говорил ему Бабкин. — Ты рабочий человек, тебе сила нужна».
«Рабочий человек» Павлуня поел совсем без души и подался в чулан — одеваться. Это одевание напоминало тщательные сборы водолаза: парень натянул свитер, ватные штаны, стеганку, шерстяные носки, сунул ноги в раздолбленные сапоги и встал, похлопывая себя по карманам — тут ли рукавицы. В таком виде зеркало отразило его плечистым и видным, только шея слишком торчала.
«Ничего, шут с ней, с шеей!» Павлуня надвинул на лоб шапку, еще раз полюбовался трактористом в зеркале и зашагал к мастерской.
Небо было густо пересыпано чистыми звездами, и Павлуня удивился, из каких это туч за ночь навалило столько славного снега. Он представил себе, как тепло нежным зеленям под этим пушистым одеялом, и порадовался за них.
— С хорошим снегом! — приветствовала его Настасья Петровна, спешащая с фермы.
— Спасибо, — благодарно ответил он, словно это Лешачиха заведовала снегопадами и лично распорядилась отсыпать совхозу продукцию самого чистейшего помола.
Они постояли, поговорили о Бабкине и его редких письмах, а потом Настасья Петровна, погрустнев, сообщила о Женькиных успехах:
— Ума не приложу, что с ним делать! Учится плохо, в школу колом не загонишь, а все веселится!
Про Женьку она могла толковать хоть до завтрашнего утра, хоть до мая месяца. Поэтому Павлуня обрадовался, когда мимо них какой-то особенной, шмыгающей походкой — руки в карманах, плечи приподняты — проследовал сам Лешачихин сын. Он остановился подальше от матери, нетерпеливо ожидая товарища и делая ему знаки.
Взглядывая в его сторону, Настасья Петровна негромко попросила:
— Поговорил бы с ним, а? Может, хоть тебя послушается. Ну прямо сил моих больше нет!
Павлуня обещал и, шагая потом рядом с Женькой, все раздумывал, с какого края начать воспитание.
— Чего пыхтишь? — усмехнулся тот. Павлуня заехал издалека:
— Ну, как школа?
— Не сгорела еще! — в сердцах ответил Женька, и на этом разговор потух.
Возле мастерской оживленно беседовали Саныч и Боря Байбара. Саныча вернули из леса, и Боря считал это хорошим признаком: молодежное звено они все-таки выбьют! Только бы Модеста уговорить вернуться.
— Говорил? — спросил Боря Байбара у Ивана, который нахохлился на скамейке.
— Говорили...
— Ну и как?
Иван махнул рукой. Он добросовестно передал сыну всю горячую речь Аверина, а когда дошел до бакенбардов, которые так громогласно грозился оборвать Василий Сергеевич, Модест вскочил, походил по дому и тихо сказал: «Так. Спасибо. Заработал». А потом добавил, что теперь лучше удавится, чем вернется в совхоз. После этого сын отвернулся к окошку и надолго замолчал. Если он и раньше не был говорлив, то теперь почти не размыкал уста: где вчера произносил слово, сегодня не выбьешь и половины.
Иван переживал на скамейке, а под ухом, раздражая его, трещал Женька.
— Отвяжись, — попросил Иван.
— А что? Не здоров, Иван Петров?
— Балаболка. Руководства хоть постесняйся!
Женька обернулся и увидел руководство: Аверина, парторга, Гришу Зиненко и других, которые помельче.
— Как здоровье? — осведомился Василий Сергеевич, не назвав Павлуню, как всегда, Алексеичем.
Женька выскочил на глаза:
— Здоровье воловье! Поедем?
Но Аверин ничего не ответил Женьке, он суховато приказал Павлуне:
— Первым будешь.
— Я?!
— Ну, давай я сяду! — усмехнулся Василий Сергеевич.
Павлуня, склонив голову, посмотрел на него и пошел к своему колеснику, а Иван подался к Мишиному трактору, который успел уже вывозить «по уши» в грязи.
Механизаторы выехали на дорогу, и все обратили внимание, что Иван без крика пропустил Павлуню вперед. А когда тот замешкался, прогревая двигатель, Петров принялся так отчаянно сигналить, словно проваливался в тартарары вместе с трактором и тележкой.
— Иван трудиться спешит! — захохотал Женька. — Вот умора! Вперед, капитан!
Они покатили во главе целой колонны. Не отставая, наддавал за ними Иван, за Иваном ехал Саныч, в кабине его сидел Боря Байбара. Позади всех старательно крутил колесами по разъезженной дороге «газик» Аверина. Появилось солнце, и все вокруг встретило его с радостью: утро повеселело, зарумянилось, синие тени от берез с удовольствием улеглись поперек дороги, лед на пруду заблестел.
По розовому полю запрыгала озорная лисичка. Она вытягивалась в струнку, поводила хвостом, вскидывалась на дыбки.
Павлуня, остановив трактор, вылез на крыло. Из кабин высунулись головы.
— Гляди — лиса!
— Не боится!
— Мышкует.
— И черт с ней! — заорал вдруг Иван Петров. — Лисиц не видели, что ли? Подумаешь, тигра какая гималайская! Работать нужно!
Лисичка метнулась за кусты. Последний раз мелькнул огненный хвост и пропал.
Павлуня захлопнул дверцу. Иван опять испортил ему настроение. Даже снег больше не радовал, на розовое солнце не гляделось. Женька ворчал, хмуря бровки.
К ручью подъехали дружно. Захлопали дверцы, заскрипел под сапогами снег. Механизаторы осмотрелись. Было заметно, что тут недавно работала техника: крутизна берегов срыта, кусты придавлены, поверх снега насыпана земля. На дне белеют бетонные плиты, и по сторонам их еще темней залегла глубина. Высоко стоит холодный пар. И пешему и конному заказаны пути сюда в это гиблое время.
— Да-а, — протянул Саныч. — Веселая дорожка.
— Зато короткая, — сказал Василий Сергеевич, выбираясь из «газика».
Он кивнул Грише Зиненко. Тот вытащил из кармана график и деловито обратился к Павлуне:
— Ты, значит, первым пойдешь, за тобой — остальные. Интервал десять минут. Понятно?
— Понятно! — ответил Женька, стараясь не глядеть на воду и целиком передавая себя в руки
