— А ты чего тут расселся? Шлепай домой!
— Есть ведь хотят, — жалел Павлуня ребятишек, прикорнувших под руками матери, как цыплята под крыльями наседки.
Вика досадливо ответила:
— А тебе какое дело?
И перестала смотреть на него и говорить с ним.
Павлуня поднялся. Поплелся домой, вздыхая и мешкая. Позади раздался писк детей. Тогда парень скорым шагом подошел к Вике, молча подхватил ее чемодан и поволок.
— Стой! — погналась она за ним.
Ребятишки, отставая, бросились в такой дружный рев, что Вика остановилась. Пока она возилась с детьми, Павлуня дошагал до своей калитки и, отдуваясь, поставил чемодан. Подоспела встрепанная Вика.
— Ты что, сдурел?!
Она рывком схватила чемодан, тот упал Павлуне на ногу, парень заплясал.
Успокоившись немного, Вика спросила потише:
— Какого ты черта?
Павлуня сказал, что автобус будет теперь не скоро, а пока пускай ребятишки обогреются у него дома. Красавица долго не размышляла.
— Ну и ладно! — сказала она, с трудом вползая на крыльцо: на ней, словно раки, висели вконец сомлевшие малыши.
Войдя в дом, Вика встала посреди комнаты в своей шубке модного пошива.
Ее медвежата, зевая, стояли в одинаковых шубках и смотрели одинаковыми черными глазками.
— Раздевайтесь, — сказал Павлуня.
Вика ловко вытряхнула малышей из их шубеек, и они превратились из смешных медвежат в девчонку да мальчишку — Сашку и Алешку. На девчонке складно сидели брючки и кофточка, все нежного розового цвета, мальчишка был одет в синий матросский костюмчик.
Павлуня посмотрел на Вику.
Она провела белыми пальцами по застежкам, небрежно повела плечом, и на руки Павлуне упала холодная, пахнущая духами шубка. Дыша этими духами, хозяин отволок шубу на вешалку.
Близнецы спали на тахте. Вика наклонилась к столу, положив на него руки и распустив по скатерти золотые волосы. Они блестели под лампой, и Павлуня залюбовался — он любил красивое.
— Есть хочешь? — спросил он гостью.
Вика подняла голову, потянулась, зевнула сладко.
— Пойду. Мать твоя придет — так расчешет!
— Уехала, — кратко ответил Павлуня. — В Саратов.
— Ого-о! — сказала Вика, подняв брови: Марья Ивановна лет двенадцать никуда из совхоза не выезжала.
Павлуня провел гостью в комнату матери, показал, где лежат чистые простыни и наволочки, которые Марья Ивановна берегла для дачников.
— Бери. Все тут.
— Ага, — поблагодарила красавица и вдруг улыбнулась, пробормотав: — Вот теперь набегается, наищется теперь, чучело гороховое.
Павлуня, поняв, кто это «чучело», от души посочувствовал Модесту.
— Спокойной ночи, — вежливо сказал он даме, и та, широко зевая, невнятно ответила:
— И тебя тем же концом... Шлепай спать...
Павлуня постоял еще, подивился, как это такая красивая Вика может выговаривать такие некрасивые слова.
— Ну, чего вылупился?! — рассердилась гостья на хозяина. — Я спать хочу — обмираю, а он стоит!
Павлуня поплелся к себе. Он слышал, как Вика ходит по комнате, как шуршит ее платье, как ложится она в постель Марьи Ивановны. И почти сразу же послышалось ее сильное, ровное дыхание.
ВИКА
Следующий день был выходной. Женька, как условились, явился к Павлуне затемно с ящиком на плече и пешней в руке. Тихонько, чтобы не разбудить Марью Ивановну, пробрался на ощупь в комнату к товарищу, ожидая увидеть его в полном рыбацком облачении. Открыл дверь и остолбенел.
Павлуня, положив ногу на ногу, сидел в кресле под лампой и читал книгу. Он был в белой рубахе, которую раньше никак не хотел надевать из-за узкого ворота. На шее висел галстук, а на плечах топорщился черный, хорошо вычищенный пиджак. Брюки, видно, только-только наглажены — они еще дымились. Сверкали начищенными носами туфли.
Но больше всего Женьку поразила Павлунина прическа. Обычно Алексеич таскал расческу для порядка и пользовался чаще растопыренной пятерней. Сейчас его светлые волосы были старательно прилизаны, а на лбу закручивалась русая подковка.
Лешачихин сын поцокал языком:
— Прямо Есенин.
Отворилась дверь из комнаты Марьи Ивановны, и Женька вытаращил глаза: на пороге стояла лохматая, заспанная, но все равно красивая Вика-заправщица. На ней был старый халат Павлуниной матери, на ногах домашние туфли хозяина — теплые, мягкие, удобные.
— Пить охота черт те как, — сказала она хрипловатым голосом.
Павлуня вскочил, едва не упал, слетал в сенцы, притащил полную кружку воды, подал гостье. Вика пила, запрокинув голову, распустив по плечам золотые волосы, а парни смотрели.
— Хороша водица! — крякнула она и протянула кружку Павлуне: — Попробуй! (Тот замотал головой.) Ну и ладно! — Вика допила сама.
Она подошла к хозяину, крепко затянула ему узел на галстуке, вскинула пальцем подковку на лбу, хмыкнула и ушла досыпать, шлепая туфлями.
— Ого-го-го! — только и мог произнести речистый Лешачихин сын.
Павлуня, подталкивая его к двери кружкой, выпроваживал, бормотал:
— Ты иди, иди...
— Нет уж, нет уж! — быстро отозвался Женька, а сам подумал, что будет последним идиотом, если до конца не выяснит, откуда, почему и зачем забрела к Павлуне чужая красивая жена.
Пятясь к выходу, он сказал торопливо:
— Я щас! Я мигом!
И выскочил в сенцы. Пробарабанили его суматошные шаги, хлопнула дверь во двор, стало тихо.
Павлуня сидел с нечитаной книгой в руках, смотрел мимо букв, терпеливо дожидался рассвета. За тонкой дощатой перегородкой дышали три носа: два — картошечкой, один — маленький, четкий, аккуратный, совсем не петровской породы.
Заглушая это ровное, дружное сопение, из комнаты Марьи Ивановны доносились и другие звуки: медное позванивание, равномерное постукивание, тихий рокот: это работали старинные, вышиной с крепостную башню часищи, которые мать приобрела где-то по дешевке. Марья Ивановна, женщина сама не маленькая, смотрела на рослый агрегат с большим удовольствием.
Рассвет еще не пополз по стенам крупноблочных коробок и по крышам добротных частных домов, едва засветились первые окна доярок, а Павлуня был уже во дворе. Он спешил до пробуждения гостей отгрести снег от крыльца, подмести дорожки, чтобы Вике понравилось.
Работая метлой, он улыбался, представив, как проснется красавица, выйдет на крыльцо с ясной улыбкой и словами привета.
Потом они вместе позавтракают, и он проводит гостей до автобуса. А может, уговорит Вику вернуться к Модесту, тогда Павлуня доведет все семейство до Хорошова.
