им мешает теперь послать к дьяволу и Ефима и Аринку ради собственного счастья!
Настя смотрела мимо Николки, выжидательно-строгая, задумчивая.
— Вас тут двое?
— Мы всегда с камрадом. Посиди — картошка, вон, испеклась… Братка обещал прийти. Он страсть как любит печеную картошку!
Настя вздохнула. Подойдя к огню, села на разостланный Францем зипун, и чистое, со следами тайной муки, лицо ее зарумянилось… Бессонные ночи, упреки отца, жердевские сплетни — все отлетело прочь. Она слушала веселый наигрыш балалайки, не сводя широко открытых глаз с розовато-золотистых углей. Ждала Степана…
Сегодня Настя не могла усидеть дома. От Матрены дозналась она, что Ильинишна и Тимофей, желая удержать Степана дома и покончить с деревенскими злыднями, окончательно решили присватывать дочь Бритяка. Да и Степан, очевидно, не перечил воле родителей — встречался с Аринкой каждый день. Уложив детишек пораньше спать, Настя повела кобылу в ночное. Но, увидав костер за ручьем, на унизанной блестками росы луговине, испугалась…
«А что Степан подумает? Я ведь ничего не знала… Честное слово, ничего!» — оправдывалась она, хотя была уверена, что встретит здесь Степана.
Из-за ручья долетел бойкий смех, и в воде отразились две человеческие тени. Аринка шла со Степаном, плескаясь и взвизгивая. Спокойная гладь потока закачалась бурунной рябью, топя серебряную половинку луны и мелкую, как береговая галька, звездную россыпь.
— Да не брызгайся ты — крикнул Степан.
— Это любя, — заливалась Аринка.
— Заметив Настю, дочь Бритяка тотчас подошла, обняла за плечи. Прижалась сытым телом, зашептала:
— Ты не серчай… Любовь от сердца шестом — не отгонишь.
… Аринка не скрывала, что понимает тоску подруги, и наслаждалась своим девичьим превосходством. Настя с отвращением подумала:
«Весь род ваш такой… Живете чужими несчастьями, как воронье кровью».
Глава двадцать вторая
Степан поправил на голове повязку. Нагнулся, положил в затухшую трубку уголек.
— Ну, где же картошка? Николка сунул в костер палку и вывернул несколько обгоревших картофелин.
— Вот… пересиделись малость. Да слаще будут, с корочкой-то. — А соль есть?
— Соль? Нет, братка, дома забыл. Угощайтесь без соли.
Ночь стояла над землей, вплетая в синие косы желтый свет зарниц. В теплом воздухе струились запахи чебора и полыни. Мягко и приветливо стелилась влажная трава. Природа жила, бодрствовала, отдыхая после дневного зноя. И снова звонким кузнечиком залилась балалайка. Настя стеснялась теперь своей полнеющей фигуры. Она села подальше от пылающего костра и следила из темноты за торжествующей Аринкой, старалась прочесть на лице Степана, какое новое испытание готовит ей судьба.
«Зачем тогда, у нашей калитки лгал? — недоумевала она. — Ведь не зря болтали люди… Все до капельки, правда».
Именно теперь, когда жизнь казалась сломанной окончательно, Настя больше всего опасалась женитьбы Степана. Ничего ей не нужно было — лишь бы видеть его, свободным, помогать ему, чем только можно. Она знала, что женитьба оборвет последнюю нить, связывающую с любимым. Страх перед одиночеством леденил сердце.
— Братка, газетки нету? — спросил Николка, любивший слушать про войну.
— Принес, — Степан достал из кармана газету и, придвинувшись к костру, начал читать вслух.
Писали о голоде в Питере, о вспыхнувшей в Москве холере, о продолжающихся боях под Царицыном…
Аринка вдруг заскучала. Досадливо крикнула Николке:
— Играй, что ли, страдательную!
И едва мальчуган тронул пальцами струны, запела громко, с нарочитой удалью:
Настя дослушала песню до конца и выпрямилась. Закинув руки за голову, заколола шпилькой тяжелый узел волос. Она справлялась с собой, боясь выдать затаенное страдание. Голос ее поднялся резво, как в былую девичью пору:
Песня уносилась вдаль, по тонкой струне ручья.
Ярко вспыхнула ветка, тлевшая среди золы и углей, осветила лицо Насти, блестящие глаза, устремленные на Степана. В этих глазах была еще надежда… Тихая, неосознанная надежда.
Степан почувствовал, как сильно забилось его сердце. Он хотел отвернуться, но против воли смотрел в чистые, широко открытые Настины глаза. Смотрел, не отрываясь. Потом встал и положил затухшую трубку в карман.
Словно опасаясь, что он уйдет, Настя тоже поднялась. Они пошли вдоль ручья… Тени их отражались в воде, колеблемые легкой волной, голубоватая половинка луны плыла следом за ними.
— Ох, сгори ты, судьба такая, белым огнем, — со злостью рванула Аринка шейный платок…
Она кидалась словами, озоруя, но Николка видел поникшие девичьи плечи и слезы отчаяния, застывшие в глазах. Не ожидала дочь Бритяка, отправляясь сегодня в Феколкин овраг, что произойдет это внезапное крушение ее торжества.
