исполосованная в схватке кожаная тужурка. Он оглянулся, и Настя узнала Ефима.
Глава сорок шестая
Николка остался единственным работником в Бритяковом хозяйстве. На нем лежала обязанность ухода за скотом, охрана двора, риги, ометов и сеновалов. Только амбары предусмотрительная Марфа держала на замке. Проводив к мятежникам Петрака и Ваньку, она окончательно завладела домом. Ни одна поденщица не уходила от нее без слез.
— Погоди, мы вам пропишем свободу! — грозилась Марфа.
Она снабжала мятежников самогоном и пирогами. Кроме Аринки, ей помогала сморщенная, красноглазая старостиха, жена Волчка. В каменной клети они устроили целую винокурню.
После разгрома отряда Быстрова деревня затаилась в ожидании вестей. Ночами люди влезали на крыши, перешептываясь и вздыхая, следили за полыхающими отсветами пожарищ.
Бандитские налеты были внезапны и жестоки. Кулацко-эсеровские головорезы держали население в постоянном страхе.
Жердевцы неохотно вступали в армию мятежников. Голодные, одичавшие от постоянного преследования, они боялись за жен и детей, за покинутые на произвол судьбы хозяйства. Одним из последних сдался Огрехов. Он подошел в поле к отцу, пасшему стадо, и тряхнул нечесаной рыжей бородой.
— Эх, пропадает урожай! Кабы знать, что эдакая напасть… с зеленцой бы сняли!
— Кабы знал, где ушибешься, соломки бы подостлал, — насмешливо отозвался Лукьян, рассматривая Федора, опершегося на вилы-тройчатки.
Он не мог понять, какая сила толкнула Федора на погибель. Не в пример другим сыновьям, рассеянным по чужбине, Федор был домовит, работящ, обременен семьей. На испуг его тоже не возьмешь. Неужели поверил Клепикову?
— Тебя царь-паук и тот не брал на войну упрекнул Лукьян. — Оставил при малых детях! Кто же теперь гонит?
— Я для близиру иду. Одна видимость…
— Сидел в хлебах без видимости, и хорошо.
— До каких же пор сидеть? Пока сумка на боку вырастет?
— Жадность тебя режет, окаянная! — Лукьян засунул руку под зипун и поскреб тощую грудь. — Жадность из человека Иуду сделала! Сам я простой, а народил жадных, и отого пропадает огреховский род!
Федор ушел. А на следующий день проезжавшие через Жердевку раненые мятежники рассказывали, что видели Огрехова в окопах, возле адамовской мельницы.
Спустив лошадей в Феколкин овраг, Николка прислушивался к неясному гулу далекого боя. Непокрытая голова мальчика белела в темноте.
Он оглянулся, привлеченный шорохом шагов, и увидал стоявших позади двух мужиков. За поясами у них блестели топоры.
— Ты, что ли, папаша? — тихо спросил Николка.
— Я, сынок, — прохрипел Тимофей и шагнул ближе. С ним оказался пастух Лукьян. Они сели. Отец предупредил:
— Огня не разводи, и без того жарко…
Николка вынул из-под рубахи пирог, испеченный Марфой для унтеров. Ели молча, настороженно. Пугал свист ветра, полет ночной птицы…
Тимофей скрылся из дома с тех пор, как кулаки пытались захватить Степана. Тревога переплелась в его сердце с ненавистью к людям, травившим сына. Он сразу твердо принял Степанову сторону. Бесчисленные обиды и притеснения поднялись в нем вместе с отеческой гордостью за упрямую и смелую молодежь..
— Беду нашу, Лукьян, город решит, — говорил Тимофей, неторопливо дожовывая корочку на пустых деснах, — ежели кулаком шею сломят, то хлеб успеем собрать. А нет… — И палец его выразительно прошелся по горлу.
Николка лежал под зипуном, сомкнув ресницы. Разговор стариков слышал уже сквозь сон. Мальчишке никогда не удавалось выспаться у Бритяка. И сейчас он, кутаясь в зипун, сразу забылся…
Вдруг его обожгла острая боль.
— Вот тебе, щенок! Когда велено домой приводить? Он очнулся и увидел над собой Марфу с кнутом.
Этим кнутом во время молотьбы погоняли лошадей.
Солнце уже взошло и стояло высоко, озаряя росистое поле, и Николка понял, что проспал. Марфа снова замахнулась, но батрачонок вскочил и неожиданно вырвал кнут из рук Марфы.
— Ты драться? — закричал он, не помня себя от обиды, и с размаху опоясал Марфу пониже поясницы. — Сначала обратай, потом верхом садись… Подлая!
Марфа как-то смешно присела. Крик изумления застрял у нее в горле. Она, крестясь, пробормотала:
— Господи… да этот зарежет!
— И зарежу и сожгу, — пообещал Николка, собирая уздечки и направляясь к лошадям.
Дома злая Марфа помалкивала о столкновении. На гумне стояли две приготовленные повозки: телега, полная свежих пирогов, и дроги с бочкой самогона. Аринка затомилась, ожидая лошадей. Она приказала Николке:
— Запрягай! Поедешь со мной в город.
Николка запряг. Он опасливо косился на Марфу. Кнут держал поблизости, наготове. Идти в избу завтракать отказался.
«Пирогов наемся», — решил он про себя.
Первой тронулась Аринка, сидя на двадцативедерной бочке. Следом заскрипела телега. Николка вслух заметил:
— Не могли, черти, подмазать. Хозяева! Скрипи теперь восемнадцать верст…
С большака он решительно оглянулся и показал ненавистному дому кулак.
За деревней потянулись неубранные поля. Вызревший хлеб осыпался на корню. Черные стаи птиц с шумом поднимались от кнута Николки.
Чем ближе к городу, тем чаще встречались потравы. Целые загоны ржи, пшеницы и овса были вытоптаны скотом, примяты обозами. Здесь проходили банды мятежников.
И вот Николка увидел издалека тыловой эшелон этих банд. На берегу реки темнели густым лесом поднятые кверху оглобли распряженных повозок. Бродил табун стреноженных коней. Мужики, то ли не разобрав клепиковского приказа о наступлении на город, то ли с хитрецой, — чтобы не попасть в жаркое дело, — прихватили из дома ребятишек. Возле колес вертелись собаки.
Собираясь от безделья в круг, мужики поощряли драки подростков. А то и сами связывались бороться, дурачась и постепенно свирепея.
Из города доносилась перестрелка. Раскатистое эхо плыло по реке. Тягуче, нависло отдаленное «ура».
Аринка держалась стороной от мятежников. Одиночек она спрашивала:
— Далеко штаб?
«Ишь, сатана, Клепикова ищет», — догадался Николка.
Действительно, Аринка искала Клепикова. Она понимала, что То Степаном все кончено. После Москвы он был ей далек и страшен…
— Эй, братец, — крикнула Аринка. — Покажи, где штаб?
На крутизну бугра выскочил всадник, осадил взмыленную лошадь. Скривился, бледный, рыжеусый, в расстегнутой гимнастерке. Николка с трудом узнал Ефима.
