– Советую зайти к начальнику розыска и рассказать, чем вы вчера занимались около девяти вечера, – холодно и равнодушно произнес Артеменко. – Очень рекомендую, вам впоследствии жить будет легче. Я майору о вас ничего не сказал. Не оттого, что вас люблю, а оттого, что майор очень хитрый. Но самый хитрый в вашем городе – в Москве – простак.
– Ничего не понял. Пока. До вечера. – Толик отсалютовал и вышел.
– Имеющий уши да услышит. К вечеру его найдут. – Артеменко взял пустую рюмку Гурова – Ну что? По пятнадцать капель?
– Владимир Никитович, для вас лично могут сварить чашку кофе? – спросил Гуров, отметив, что сегодня все перешли на «вы».
– Коньяк не будете, понимаю, вам надо иметь чистую голову, – сказал Артеменко, усмехнулся. – Кофе вам лично сейчас приготовят.
Он подошел к стойке, что-то сказал, буфетчица кивнула, налила рюмку коньяку и исчезла в подсобке.
– Сейчас сварят. – Артеменко поставил рюмку, поддернул штанины своих кремовых безукоризненно отутюженных брюк, сел, качнув покрытый пластиком стол, неуверенно стоявший на своих хлипких алюминиевых ножках. – Интурист, первый класс! Бедная Россия! – Он тяжело вздохнул. – Патриот я, патриот! Ни за какие коврижки, даже цельнозолотые, туда не поеду. Получить нормальный кофе можно лишь по блату, на стуле чувствуешь себя, словно эквилибрист на проволоке. Нет конкуренции – ничего нет. Лозунгами дело не исправишь, да и лозунгов в послевоенное время прозвучало слишком много. От призывов и заверений оглохли. Ну, что вы молчите? Сегодня у нас гласность. Не знаю, как с большой трибуны, а тут- то, один на один, можно говорить, что думаешь.
– Вот я и думаю, – произнес наконец Гуров.
– О чем, если не секрет?
– Вы поссорились с Майей, в милиции узнали неприятную новость, взвинчены, загораживаетесь словами. И беспокоят вас отнюдь не вопросы глобальные, а бытие дня сегодняшнего.
Артеменко не ответил, пригубил коньяк, посмотрел Гурову в глаза:
– Устал я, Лев Иванович. На людях я ни минуты не бываю самим собой, играю.
– Кто заставляет?
– Жизнь.
– Пожалуйста. – Буфетчица поставила на стол две чашки кофе.
Аромат, пористая коричневая пенка неопровержимо доказывали, что в чашках именно кофе.
– На чем и основано ваше могущество, Владимир Никитович! – Гуров взял чашку, поднес к лицу.
– А ведь вы, Лев Иванович, тоже все время играете. Сейчас вы хотели бы задать мне совсем иные вопросы. Например, почему я толкаю Толика в милицию.
– Извините. – Гуров направился к стойке якобы за минеральной водой. «Ну, быстро, думай быстро. Артеменко, только что подавленный, растерянный, сейчас собрался, набирает силу. Сыщик, ты упустил момент, не обострил разговор, слишком долго молчал. Но сейчас уважаемый Владимир Никитович ошибся. Почему он толкает Толика в милицию? Нет. Меня должно интересовать, что ему сообщили в милиции. А он считает, что меня это не интересует. Почему? Он уверен, я знаю? Почему? Ему известно, где я работаю! Давно! С первого дня! От этого и повышенный интерес к моей персоне. Логично. А зачем ему нужен сотрудник МУРа? Если он преступил черту, ему требуется помощь УБХСС либо КГБ. Он не моего профиля. И он точно знает разницу в работе ведомств».
– Так что случилось с нашим обаятельным Толиком? – спросил Гуров, усаживаясь за шаткий стол.
Артеменко пропустил вопрос мимо ушей.
– Надеюсь, кофе вам нравится, – сказал он любезно, поднимаясь из-за стола. – Пойду к нашей красавице замаливать грехи.
Одну чашку Гуров выпил, вторую взял с собой в номер.
На письменном столе лежал конверт. Вскрыв его, Гуров прочитал записку Отари. Вот тебе и хиленький Кружнев с постоянно заискивающими и виноватыми глазами. «А ведь я однажды обратил внимание на его ловкость и силу. Когда?» И Гуров вспомнил, как стоял на набережной, у ограды, смотрел на прибой. С набережной на пляж полукругом спускалась довольно крутая лестница, в длину метров тридцать, не менее. По лестнице поднимался человек. Гуров еще отметил, что с такой легкостью ступеньку может перепрыгивать лишь спортсмен, и удивился, узнав Кружнева. «Молодец, подумал тогда Гуров, – мне так никогда не подняться», – но значения увиденному не придал.
Сейчас он, забыв о кофе, складывал из записки Отари стрелу. Сложив, пустил по номеру, сопровождая взглядом ее конвульсивное порхание.
Итак, скрывается ли что-нибудь за незаметной мощью Кружнева? Ну, занимается человек по системе йогов, делает утром двести-триста приседаний. Прекрасно. «Он не такой лодырь, подполковник, как некоторые».
Мысли прыгали не через ступеньку вверх, а шарахались из стороны в сторону. «У Отари в гостинице свой человек. Почему не сказал? Кружнев. Виноватый, растерянный, узкоплечий, пришибленный, тихий пьяница. Вот! Поймал. Он сильный и ловкий. Мужчина, обладающий такими качествами, если и не выпячивает их, демонстрируя свое превосходство над окружающими, то уж никак и не скрывает. Зачем бухгалтер пытается выглядеть не тем, кто он есть? А возможно, он и не бухгалтер, и не пьяница, и даже не Леонид Тимофеевич Кружнев? Будем работать», – решил Гуров, поднял с ковра записку Отари, порвал и спустил в унитаз: на войне как на войне.
Кофе остыл, но Гуров выпил его с удовольствием и самодовольно подумал: «Хоть и не гений, но что-то в тебе, сыщик, есть, искрит порой. Самовлюбленность в тебе есть, она и искрит». Гуров вспомнил последнюю строчку в записке Отари: «Кружнев утверждает, что именно он сегодня в девять утра должен был ехать на «Волге» за цветами для Майи Степановой». «Черт знает о чем думаю, главное упустил. Значит, претендентов на место покойника не два, а три. Из них двое лгут, а, по моему предположению, кто лжет, тот и преступник. Но не крутили же гайки двое, это уже полный бред».
Гуров сел в кресло, вытянул ногу, закрыл глаза. Начинаем сначала. Майя и Артеменко знакомы давно, взаимоотношения сложные, возможно, любовь, перешедшая в ненависть, ревность, шантаж. Без дополнительной информации в этой паре не разобраться. Толик? Необходимо узнать, на что намекал Артеменко!
Гуров набрал номер горотдела, соединился с дежурным:
– Здравствуйте. Передайте Отари Георгиевичу: необходимо срочно допросить Анатолия Зинича.
– Понял. Кто такой этот Зинич?
– Майор знает. Выяснить, чем Зинич занимался вчера, около девяти вечера.
– Понял. Кто говорит?
– Какой же вы оперативник? – вспылил Гуров. – «Кто говорит?» – передразнил он и положил трубку.
Какое отношение к истории может иметь Кружнев? Майя с Артеменко давность своего знакомства не столько скрывают, сколько не афишируют, для этого может быть сколько угодно причин. Кружнев с ними познакомился именно здесь – Гуров сам их знакомил. Если так, то какие причины могут толкнуть Кружнева на преступление? Никаких. А чего он из себя несчастненького и слабенького изображает? И за какими цветами он собирался ехать?
Гуров позвонил Майе – безуспешно. Он заглянул в кафе, затем в ресторан. Нашел ее в холле первого этажа, где она листала журнал мод.
– А, пропащий! Изменяете, завели интрижку на стороне? А по вас тут очаровательная девушка сохнет. Татьяна! – крикнула Майя.
Гуров увидел, что у газетного киоска стоит Таня. Девушку было трудно узнать. В который раз Гуров подумал, насколько одежда, прическа и все остальные аксессуары меняют женщину больше, чем мужчину. Таня была в туфлях на высоких каблуках, отчего фигура и походка стали совсем иными. Скромное платье и в сочетании с ним искусный грим и ухоженные волосы превратили провинциальную простушку в прелестную, даже опасную охотницу.
– Здравствуйте, Лев Иванович. – Она подошла, протянула руку явно для поцелуя.
– Здравствуйте, Таня. – Гуров ограничился рукопожатием, почувствовал запах французских духов. – Все
