и внешность у них были совершенно различные.
Годам к семнадцати Толик научился различать и положение мужчин, составил для себя своеобразную табель о рангах. Хозяева и гости. Кто из хозяев важнее, отличить просто: один говорит, другой слушает, один перебивает, другой при этом замолкает. Да и за стол садятся не враз. Кто-то уже расположился, а кто-то оглядывается, выжидает. Очень Толик любил за всем этим наблюдать, особенное удовольствие он получал, когда ритуал по чьей-либо вине нарушался, возникали пауза и замешательство.
Гости вели себя совсем иначе. Приехав, пытались свою машину загнать в укромное место. Старые и не очень, толстые и худые, они все, без исключения, обладали одинаковыми походками и голосами. Приближались к особняку, шаркая, непрестанно кивая, хотя у них еще никто ничего не спрашивал, говорили тихо, пришептывая.
Толик, в белом джинсовом костюме, пробковом шлеме английского колонизатора (подарок золотозубого хозяина), с коричневым непроницаемым лицом (взгляд чуть выше головы пришельца), встречал вежливым поклоном, молча, зная, что такая манера хозяину нравится.
С годами к Толику настолько привыкли, что на него не обращали никакого внимания, вели деловые разговоры, кого-то снимали, кого-то назначали. Иногда, убирая посуду, Толик видел пухлые конверты, о содержимом которых догадывался. Подарки привозили в багажниках и контейнерах, ящиках, банках, коробках, свертках. Командовал разгрузкой и погрузкой Степаныч, к Толику он благоволил, называл крестником, однако держал в строгости.
Здесь, в «заповеднике», Толик прошел высшую школу, научился отвечать, угадывая, что спрашивающий желает услышать, молчать, ничего не видеть, все мгновенно забывать, лгать улыбаясь, лгать с непроницаемым выражением лица, замывать следы перепития, без разрешения Степаныча не прикасаться к голым девкам, даже когда зовут и грозят наябедничать.
Здесь он встретил немолодую, некогда красивую женщину. От нее пахло парфюмерией и коньяком, она годилась ему в матери, даже бабушки, так как Толику в то время стукнуло лишь шестнадцать, и была женой лица очень приближенного.
– Ты, мальчик, можешь пойти далеко, – сказала она, пресытившись, – только худощав больно, займись своим телом.
Толик приобрел гантели, штангу, специальную литературу (художественную читать перестал), в сарае организовал спортзал.
Через год «учительница» вновь пригласила его к себе, оглядела, довольно улыбаясь, ощупала наливающиеся мышцы, сказала:
– Каждому свое. Будешь слушаться, сделаю человеком.
Толик слушался, жил красиво. Степаныч перестал разговаривать покровительственно, в его голосе зазвучали нотки уважительные.
Несмотря на холуйский и паразитический образ жизни, Толик вырос парнем незлым, страстью к вещам и накопительству не страдал, охотно ссужал пятерки менее удачливым сверстникам. Его нельзя было назвать галантным кавалером, но девушек он никогда не обижал, прощал пьяные истерики профессионалкам, относился к ним с искренним сочувствием, зная, что жизнь их тяжела, унизительна.
Степаныч принял меры, и в армию Анатолия Зинича не призвали. Прошло несколько лет, и Толик начал задумываться над своей жизнью. Двадцать два года – немного, но уже и немало, надо как-то определяться. Газет он не читал, программу «Время» не смотрел, не знал, что надвигается гроза. Толик обратил внимание, что седой и золотозубый хозяин в «заповеднике» появляться стал реже, а Степаныч хмурится и вздыхает, но не придал этому значения.
Наступил май, Толик убирал дорожки парка, думая о том, что проводит здесь последний сезон, а потом…
За воротами раздался низкий автомобильный гудок, Толик бросился открывать. «Чайка» подплыла к вилле, из машины вышел один Степаныч.
– Все, парень. Праздники кончились, начинаются серые будни, – сказал он.
– Случилось что?
Степаныч тяжело вздохнул, оглядел Толика с ног до головы, словно впервые увидел, и неизвестно почему запел:
– «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…» Помоги мне, Толик, кое-что забрать-упаковать да собирай свои манатки, я тебя подброшу. Ты здесь никогда не был, никого не видел, ничего не знаешь. Что не воровал, Толик, одобряю, да иначе и выгнал бы давно. Деньжат хоть немножко скопил?
– Не знаю, – искренне ответил Толик. – Рублей триста, наверное…
Степаныч снова вздохнул, пошел в дом, бормоча неразборчиво.
Толик вернулся к родителям. Вечером за ужином отец долго молчал, поглядывая на сына, на притихшую жену.
– Прикрыли твою кормушку. – Он закурил. – Это и правильно, да вот как у нас теперь будет?
– Да что случилось? – не выдержал Толик.
Отец махнул на него рукой:
– Москва, конечно, далеко. Но первая волна докатилась, боюсь, дальше хуже будет.
Так Толик узнал о том, что в жизни страны начались серьезные изменения.
Толик тоже изменил свою жизнь, мама помогла. Он оформился физруком в санаторий. У человека с такой фигурой спрашивать документ о специальном образовании просто неприлично, его и не спросили. К тому же сегодня ты задал лишний вопрос, а завтра тебе родственника либо приятеля надо в гостиницу устроить или машина понадобится.
В новой ипостаси Толик акклиматизировался быстро – «заповедник» не только его развратил, но и научил многому. Он хорошо усвоил, что командуют в жизни мужчины, а правят женщины. А определенной категорией женщин Толик управлять умел.
Через месяц работы ему уже больше нравилось в санатории, чем в «заповеднике». Там, конечно, богаче, жирнее, но за забором, здесь беднее, но простор, аудитория, признание.
Когда он появлялся на спортивной площадке или пляже, многие дамы украдкой вздыхали и отворачивались от своих супругов. Мужчины, завидев Толика, втягивали животы, переставали временно дышать, выпячивали грудь, напрягали атрофированные дряблые мышцы. Он быстро усвоил: не следует лезть к женщинам, которые взглядом не зовут, необходимо аккуратно держаться со спортсменами – их рельефными мышцами не обманешь, станешь «надуваться», тут же вызовут на какие-нибудь соревнования – позора не оберешься.
В городе его знали и любили, не обращали внимания на его образ жизни, презирая не паразитирующего Толика, а его алчущую клиентуру. Вы приезжайте к нам отдыхать и развлекаться – у нас есть море, катера и водные лыжи, горы и туристские маршруты, солнце, пальмы и эвкалипты, есть и Толик Зинич. Мы ничего не навязываем, вы свободны в своем выборе.
Толик честно работал в своем санатории, но, чтобы ему особенно не досаждали, он создал определенную систему. Когда происходил очередной заезд отдыхающих, Толик с деловым выражением на лице проходил через столовую, раскланиваясь. Затем он садился в радиорубке у микрофона, начинал уговаривать вновь прибывших не увлекаться едой и врачами, посвятить весь отпущенный срок физической культуре. На следующий день утром Толик собирал откликнувшихся на его зов энтузиастов, демонстрировал свое тело, выводил группу на пробежку и, как он выражался, легкую разминку. На третий день не только в спортзал или на площадку, но и к завтраку выходили не многие. Толик специального образования, как известно, не имел, но, занимаясь сам, давно выяснил, какие с виду легкие упражнения впоследствии вызывают у нетренированного человека сильную мышечную крепотуру.
Хромая и охая, люди появлялись к обеду, Толик объяснял им: мол, необходимо победить себя, путь к физическому совершенству нелегок. Люди, приехавшие не болеть и совершенствоваться, а лечиться и отдыхать, виновато улыбались, отшучивались, что кесарю кесарево, а они человеки слабые, лучше поберегутся. На данный заезд работа Толика заканчивалась, он лишь натягивал волейбольную сетку, изредка подметал площадку и был свободен.
Закон Толик чтил и по возможности старался его не преступать. Однажды он столкнулся с майором Антадзе, когда позволил себе демонстрировать физическое превосходство перед двумя парами измученных тяжелой сессией студентов. Бахвалясь перед напуганными девчонками, Толик взял одного из кавалеров,
