– Двое: одеяло и подушка.
– Подпишите протокол. Вы свободны, – сказал Отари. – Попросите сюда ваших приятелей Степанову и Артеменко.
– Вы что делаете, товарищ майор? – спросил следователь, когда Кружнев вышел. – Теперь о ваших, на мой взгляд, необоснованных предположениях заговорит вся гостиница.
– Полковник не считает мои подозрения необоснованными, он просто не хочет, чтобы я этим делом занимался. Существует заключение экспертов, ты, при всем стремлении выслужиться, документ не выкинешь. А говорить станет не вся гостиница, а пять человек, которые и так суть дела знают либо догадываются.
Майю и Артеменко допросили формально – если им и есть что скрывать, то они давно могли договориться. Эти двое дали одинаковые показания: восьмого после ужина в ресторане ночевали в номере Артеменко и утром поднялись вместе, когда их разбудил телефонный звонок. Можно им верить или нет, но формально алиби у них существовало.
Под предлогом допроса пригласили в кабинет и Гурова. Он просмотрел протоколы и сказал:
– Плохо работаете, капитан. Вы можете не принимать версию всерьез, не соглашаться с начальством, так подайте рапорт, устранитесь от ведения дела.
– Гражданин Гуров…
– Не будем препираться, капитан, – перебил Гуров. – Я высказал личную точку зрения. Вам только кажется, что Москва далеко, а вы здесь большой начальник. – И голос его звучал так неприязненно, что следователь замолчал. – Если у вас есть свободное время, выясните, пожалуйста, у гражданина Зинича: когда он вечером восьмого заменил на «Волге» колесо, то запер багажник на ключ или просто захлопнул. И местонахождение Зинича в ночь с восьмого на девятое, надеюсь, вас тоже интересует.
Капитан покраснел, собрал документы, кивнул майору Антадзе и вышел.
– Почему раньше не сказал? – Отари тоже смутился. – Это и моя ошибка.
Гуров недостатки в работе любого сотрудника милиции воспринимал болезненно, он не хотел поучать Отари, как на его, Гурова, взгляд, следует строить взаимоотношения между сотрудниками следствия и розыска. Вопрос непростой и деликатный. В законе четко определено, что розыскники должны выполнять поручения следователя. Юридически данное положение неукоснительно выполняется, но жизнь вносит свои коррективы, и молодой следователь не способен руководить человеком, проработавшим в розыске четверть века. Конечно, майор обязан был указать следователю на допущенную им ошибку, недоработку. Помешали плохие отношения и амбиция: мол, у тебя одни обязанности, у меня иные, словно не одним делом занимаются, а конкурирующие торговые фирмы соревнуются.
– Где сейчас Зинич? – спросил Гуров.
– Ночевал дома, в восемь утра ушел в санаторий, где его контакты не контролируются.
Гуров решил отвлечь приятеля и сказал:
– Все не мог понять, что меня так в Кружневе настораживает. Такой несчастненький, забитый, самоуничижается, заискивает. На самом деле – сильный тренированный мужик и с женщинами, как выяснилось, ловок. Да какое нам дело, в конце концов, мы его жизни не знаем. Занимаюсь высшей математикой, а с таблицей умножения не в ладах. Если бы Кружнев действительно хотел скрыть свои физические возможности, а не играл в прятки сам с собой, он бы никогда не помогал твоему шоферу, не отворачивал зажатые до предела гайки. Кружнев не мистифицирует окружающих, он в разладе сам с собой, действует импульсивно.
Отари, хотя и болезненно воспринял замечание Гурова о непроверенном факте: запирался багажник или нет, уже успокоился и разговор поддержал:
– Понимаешь, Лева, если бы бухгалтер был в истории замаран, он нашу горничную не щадил бы.
Гуров думал о своем и замечание Отари пропустил.
– Я ехал, как паровоз, куда рельсы ведут, и уперся в тупик. Кружнев первым привлек внимание, я бросился на дешевую приманку. Розыскник называется. Позор.
Зазвонил телефон. Отари помедлил и снял трубку.
– Слушаю. – Он долго молчал, поблагодарил, сказал, что едет, и положил трубку. – На имя подполковника Гурова из Москвы передали материал, почему-то поставили гриф: «Секретно. Лично».
Режиссер-постановщик
Сегодня Юрию Петровичу исполнилось шестьдесят два года. Известно, возраст человека определяет не количество прожитых лет, а его самочувствие и мироощущение. Здоровьем он отличался отменным, его наблюдал личный врач, должность и звания которого умещались на визитной карточке лишь в три строки. Он небрежно брал пятьдесят рублей за визит, изрекая: «Медицина у нас бесплатная, но лечиться даром – это даром лечиться. Вам, батенька, я практически пока не нужен, но ваше душевное спокойствие денежными знаками не измеришь».
Шестидесятилетие Юрий Петрович отмечал на загородной резиденции под Таллинном, в кругу людей светских, не деловых; гуляли красиво, пристойно. Юбиляр был известен как лицо, причастное к отечественным успехам в космосе. Костюм, сшитый у Зайцева, сидел на Юрии Петровиче безукоризненно, благородная седина лишь подчеркивала моложавость загорелого, как всегда, лица. Загар естественный, не паршивый кварц: солнце ласкало его ранней весной в горах, осенью – на Черноморском побережье.
Не думал Юрий Петрович, что справляет последний праздник своей жизни, буквально завтра все изменится, начнется борьба за выживание.
Сегодня Юрий Петрович находился хоть и у Черного моря, но не жил, а работал, пытаясь вырваться из капкана, готового захлопнуться в любой день, даже минуту. Чужие документы, поношенный костюм, парик, нарисованная татуировка на кисти, ненужные очки и палка, выработанная привычка сутулиться и шаркать растоптанными ботинками изменили Юрия Петровича не только внешне, но и внутренне. Он стал хуже себя чувствовать, плохо спал, по утрам разминал ступни, которые почему-то начали отекать, появились головные боли.
Он был вынужден встречаться с Толиком Зиничем и прибег к маскараду, чтобы в случае задержания парня милиция разыскивала человека из другой социальной среды, чем та, к которой принадлежал Юрий Петрович Лебедев.
Подполковник Гуров не знал о существовании Юрия Петровича. Опытный сыщик предполагал, что Зиничем должны руководить. Если Толик является не случайной, а активной фигурой в происходящих событиях, то он не способен действовать самостоятельно. Но от предположения до знания очень далеко, и Гуров даже представить себе не мог, что в этот пасмурный, дождливый день всего в нескольких кварталах от гостиницы «Приморская» какой-то человек пьет горячий чай с медом и пишет хорошо известные подполковнику фамилии: Артеменко, Кружнев, Зинич.
Юрий Петрович поставил знак вопроса, задумался и дописал: «Девушки, москвич». Присутствие в гостинице подполковника из МУРа очень беспокоило Юрия Петровича, но отказаться от задуманного он уже не имел возможности. Если не хватает денег, их всегда можно занять, но времени тебе никто не одолжит ни дня, ни даже часа. Юрий Петрович находился в жесточайшем цейтноте.
А кто он такой, Юрий Петрович Лебедев, и почему оказался участником происходящих событий? Даже для беглого пересказа его биографии потребуется слишком много времени, остановимся на самом главном.
Родился он в двадцать четвертом в Москве. Отец погиб в сорок первом, через год Юрий ушел на фронт, мать свою с тех пор ни разу не видел, точно даже не узнал обстоятельств ее смерти. Рассказывали, что она уехала из Москвы зимой сорок третьего с каким-то контуженным офицером. В начале пятидесятых Юрий получил анонимное письмо, что Лебедева Ирина Петровна умерла, а отчего умерла и где захоронили, автор письма не сообщил.
Служил Юрий по хозяйственной части, был исполнительным служакой, с начальством ладил. Его сверстники совершали подвиги, мерзли в окопах, умирали безвестными, становились героями, а он просто служил, разве что был одет в военную форму; писал каллиграфическим почерком хозяйственные ведомости, принимал, отпускал товар: солдатам требуются не только оружие и патроны, пушки и снаряды – люди, пока живы, должны есть, пить, мыться, одеваться, обуваться. Рядом служили недолеченные и контуженные, выздоравливающие возвращались на фронт. А Лебедев принимал груз и пополнение, отпускал груз и провожал бойцов на передовую. Начальство его ценило. Бытовала шутка, что Юрка Лебедев так быстро
