Чеченцы зашли в одну из палаток, выпили по сто граммов, чтобы в голове прояснилось.
– Надо тебе было на родном языке выступать или русского не знаешь?
– Ты говорил, что на прошлой неделе пил с Илесом. Знаешь, как его найти?
– Сорок человек пило, я с ним и рядом не стоял, – ответил молодой чеченец, производивший впечатление самого сообразительного. – Мансур, этот дед опасный человек, мы должны протрезветь и найти Татаева.
– Пойдем к Магомеду, он подскажет, где искать.
Солнце уже совсем спряталось за ближайшие дома, когда Яндиев почувствовал, что на ветхую скамью сели, и проснулся. Он только глянул на соседа, сразу определил, что он чеченец и не торговец, а воин.
– Здравствуйте, мне сказали, вы искали меня, – сказал Илес.
– Велик Аллах, если ты, Илес, помнишь, что было вчера, – сказал старик. – Мы будем здесь сидеть или ты пригласишь меня к столу?
Они сидели за столом, говорили об общих знакомых в Грозном. Выяснили, кто жив, кто остался, кто уехал. Разговор носил разведывательный характер. Татаев хотел убедиться, что старик действительно из Грозного и глава сильного рода. В разговоре имели значение не только имена, названия улиц и знание обычаев, но и манера говорить, смотреть и слушать. Наконец Яндиеву разговор надоел, и он довольно резко сказал:
– Ты давно не был на родной земле, забыл, старшему невежливо задавать так много вопросов.
– Извини, отец, нам приходится быть осторожными. Прошу не сердиться. Я попал в Москву не по своей воле, меня послали по делу, я старался. Шамиль знает, как много подарков он получил из Москвы. В той помощи была и моя доля. Я слушаю тебя.
– Я стар, многого не понимаю. Шамиль боевой командир, и не мне ему указывать, когда следует повесить ружье на ковер. Я говорю только то, что мне велено передать. Чеченцы в Москве должны торговать, копить деньги, а не воевать. Я слышал, Илес, ты снова заряжаешь карабин, оставь. Твоя война не принесет пользы твоему народу. Мы с Баку должны жить мирно. Пусть не на все вопросы мы смотрим одинаково, но Аллах един, и мы все его слуги. Я стар и не умею говорить красиво, надеюсь, ты понял меня.
– Я понял вас, отец, хотя мне странно, что большой человек в Чечне в курсе моих маленьких забот.
– Ты достаточно взрослый человек, решай сам, я сказал и ушел. Ты остался и отвечаешь за свои действия.
Вскоре рядом с бредущим по улице стариком остановился «Мерседес», задняя дверца открылась, Яндиев сел в машину и уехал.
Наблюдавший за ним Татаев подумал, что все происшедшее крайне странно, но лучше упустить выгоду, чем навлечь на себя гнев Шамиля Басаева.
Яндиев, откинувшись на упругое сиденье, сказал:
– Передайте Льву Ивановичу, надеюсь, молодой волк понял меня правильно.
– Спасибо, отец, – ответил Станислав и вылетел на Окружную дорогу.
А в квартире, где жили посол с семьей и бывшие воины-интернационалисты, а ныне бомжи и преступники, стояла гнетущая тишина.
Сегодня Рафик вновь звонил в посольство, тот же мужской голос поинтересовался, как здоровье детей и супруги, заверил, что президент лично ознакомлен с делом. Ясно, жизни уважаемого господина посла и его семье не угрожает конкретная опасность, все заняты поисками альтернативного решения.
– Не ищите автомат, по которому мы с вами разговариваем. Я не могу бросить семью, прийти в твой кабинет и набить тебе морду. Но когда-нибудь это обязательно произойдет. – Рафик повесил трубку, вошел в метро, затерялся в толпе, когда рядом с телефоном-автоматом остановилась оперативная машина. Генерал Кулагин взглянул на пустую кабинку, снял трубку городского телефона и набрал номер, по которому только что велся разговор. Когда номер ответил, Кулагин сказал:
– Слушай, особист, с тобой говорит генерал ФСБ. Ты играешь чужими жизнями и своей тоже.
– Не забывайтесь, генерал, мы суверенная республика!
– Я имел твой гребаный суверенитет! Передай послу дословно. Еще двое суток промедления, я размножаю фотографию Рафика Абасова, раздаю своим людям. На следующий день начинает работать телевидение и говорить радио. Через несколько часов подключается мировая пресса. Ты понимаешь, как будет выглядеть вся история? А если погибнут дети, тебе точно не жить. Не знаю, кто тебя убьет, ублюдок, но что убьют, это точно. Я отвечаю.
Кулагин положил трубку, задумался. Чиновника он отлаял, пригрозил, но ведь тот ничего не решает. Баку, да и Москва, ведут себя более чем странно. Громогласно произносится, что необходимо срочно просечь, разыскать, наказать, а фактически ничего не делается. Работают лишь генерал Орлов да несколько приближенных к нему оперативников. Действительно серьезно охраняется лишь тайна похищения. Генерал подумал, какой бы шум поднялся в любой цивилизованной стране, захвати бандиты посла с семьей, да еще с двумя детьми. Деньги были бы выплачены немедленно, люди освобождены, а затем все службы, объединившись, начали бы гон. И тут преступников не спасли бы никакие банковские тайны, переводы со счетов на счета, бесконечное дробление сумм, выловили бы все, до доллара. Главное, конечно, непременно задержали бы преступников. Такое необходимо сделать, чтобы показать налогоплательщикам: никто обидеть их не может, государство за них кому угодно глотку перегрызет. И доказать преступному сообществу – существует черта, которую никому переступить не дано.
А тут только слова, слова, слова. И какой-то засранный генерал-полковник Рыгалин дирижирует оркестром, манипулирует, рискует людьми, а прилюдно лишь скорбно вздыхает и разводит руками.
Дирижирует, естественно, не он, ему ноты подкладывают. Кому и зачем такое нужно? О чем не могут договориться политики, рискуя человеческими жизнями? Они не понимают, что без конца так продолжаться не может, все тайное становится явным. Когда потечет кровь, вся грязь выплеснется наружу. Не только Совет Европы, весь цивилизованный мир отвернется от нас.
Но если я, генерал ФСБ, не знаю подводных течений, то что говорить о людях, не занимающихся подобными проблемами? Видимо, не только народ, но и спецслужбы никогда правды не узнают. А кто и узнает, так попадет под машину, выбросится из окна, вместо аспирина случайно выпьет цианид. Уж в чем человечество преуспело, так это в способах уничтожать себе подобных.
Рафик вспоминал свой недавний разговор с посольством и старался не показать жене и сыну, как он расстроен и оскорблен отношением к нему правительства республики. Он знал, что имеет много врагов в окружении президента. Могущественные люди не принимали чужака, который появился ниоткуда и занял столь высокий пост. Когда дядя вошел в Совмин, часть людей к нему переметнулась, противник отступил. Когда положение дяди пошатнулось, вспомнили о Рафике, убедили президента отозвать посла из Лондона. Но нельзя же бросить соотечественника с семьей, оставить в руках бандитов и ничего не предпринимать. А что можно сделать? Найти человека в Москве – дело безнадежное. Но, когда их увозили из Шереметьева, дело не могло обойтись без спецслужб.
Жена села рядом с ним, погладила по голове, словно ребенка.
– Ты знаешь, что я заметила, дорогой? – Она прижалась к нему, заглянула в лицо. – У этого маленького… ну, у Шамиля, стали другие глаза. Они живые, и он смотрит на Гему с таким вниманием, даже любовью, я перестала его бояться. Они не тронут нас, я чувствую. Вот только их старший, блондин со шрамом, стал, кажется, злее. Он не может злиться на нас, мы ему ничего плохого не сделали.
– Сделали, – глухим голосом ответил Рафик. – Люди сделали ему много плохого, он считает, люди должны ему… И правильно считает. Его убивали, но не убили, а товарищей его добили и неизвестно за что. Он долго жил как зверь и стал зверем, я напрасно откровенно разговаривал с ним, он еще больше возненавидел меня.
– За что? – прошептала жена.
– За свою судьбу. За мой университет и Оксфорд, за то, что я не лежал в грязи, не терял товарищей, не убивал людей. За все, что есть у меня и нет у него. Его использовали, изувечили и выбросили, и кто-то должен заплатить. Рядом я. Был бы другой, платил бы другой. Ты должна знать правду, быть готовой, чтобы в тяжелую минуту не растеряться. Он не тронет детей и тебя, но, если применят силу, первая пуля моя. И это справедливо. Я должен был пойти в армию, а уехал в Лондон учиться. Я нормальный человек, но и он человек и не способен ни забыть, ни простить.
