тем не менее, тщательно причесана и заканчивалась человеческой кистью. Эти кисти жили собственной жизнью — они сплетались между собой пальцами, грозили друг другу и зрителю, растопыривались или сжимались в кулаки.
Но у Конана не было времени рассматривать чудесную резьбу более подробно. Гуайрэ увлекла его на ложе и накрыла своими золотыми волосами.
— Люби меня, прекрасный незнакомец! — прошептала она.
— Я не должен предаваться пустым мечтам, — говорил себе Олдвин. Он пытался успокоиться, слушая собственный голос, но происходило нечто обратное. Звук человеческого голоса отражался от стен, и казалось, будто из сундуков ему отзываются
тихим мелодичным пением драгоценные камни.
Олдвин зажал уши ладонями.
— Пока я здесь предаюсь мечтам о богатстве, Конана, быть может, пытают… — говорил он себе. — Я должен встать и вернуться в нашу комнату. Когда Конана туда вернут… если его вернут вообще… мы сможем поговорить. Конан, несомненно, придумает, как нам спастись самим и завладеть этими несчастными четырнадцатью ларцами… Да, по четырнадцать на брата, полагаю, будет в самый раз…
Он встал на четвереньки и из последних сил пополз к выходу из сокровищницы. Когда он подбирался к порогу, ему почудилось, будто кто-то смеется ему вслед.
Гуайрэ лежала рядом с киммерийцем, опершись на локоть, и играла черной прядью его волос.
— Ты похож на тех воинов, которых я создала для себя, — говорила она задумчиво. — Похож и не похож. Они все были разными, когда пришли ко мне. Знаешь об этом? Кто-то чернокожий, кто-то совсем бледный… Одних я покупала на рабских рынках, других выискивала заблудившимися в пустыне. Все они боготворят меня! А ведь я не богиня…
— Ты прекрасна, — невпопад сказал Конан. Он полностью отдался чувству блаженства.
— Тех, кто угодил мне больше, я делала золотоволосыми и нежными, — продолжала Гуайрэ. — Они прислуживают лично мне. Подают мне одежды, приносят благовония, умащают мою кожу, надевают на меня украшения… О, все они благоговеют передо
мной! Они не смеют взирать на меня и потому завязывают себе глаза тонкими шелковыми платками. Их пальцы ощупывают мое тело, мои волосы и лицо, но глаза их никогда меня не видят.
— Утонченно, — вздохнул Конан. Ему хотелось спать.
— Других я сделала черноволосыми и смуглыми, придала им сил и мощи, — продолжала Гуайрэ. — Они привозят мне из внешнего мира разные чудесные вещи. Эти — другие. Они… — Неожиданно она заплакала, и Конан сразу стряхнул с себя сон. Он по опыту знал: если женщина в постели плачет, значит, она очень хочет добиться от мужчины каких-то важных услуг.
— Они больше не почитают меня! — выговорила Гуайрэ тоном обиженного ребенка.
— Мне так не показалось, — осторожно возразил Конан.
Она обняла его, прижалась к нему всем телом, и Конан ощутил, что она дрожит. Ее слезы капали ему на лицо, на плечо.
— Нет, ты не знаешь всего! — горячо зашептала Гуайрэ. — Эти черные воины слишком много времени проводят во внешнем мире. Их пленили богатства и роскошь того, что находится за пределами моего королевства. Им больше недостаточно того, что могу дать им я! А ведь я дала им все: силу, красоту, пристанище, возможность служить истинной повелительнице! Они непобедимые солдаты, они… они прекрасны! И все же они недовольны.
— Это в природе человека, — сказал Конан. — Поверь мне. Сколько ему ни дай, он все равно будет чем-то недоволен. Всегда ему мало…
— И ты такой же? — спросила Гуайрэ с легким вздохом. — Скажи мне правду, Конан! Ты — такой же? Сколько тебе ни дай, все будет мало?
— Мне ничего не нужно давать, — ответил киммериец. — Все, что мне требуется, я беру сам, не спрашивая разрешения.
Он поцеловал ее, и они снова сплелись в страстном объятии.
Когда Олдвин добрался до знакомой двери, пот стекал с него ручьями. Он чувствовал себя совершенно вымотанным. Перед его глазами вспыхивали разноцветные огни, в голове гудело, и ему казалось, что все его тело налито огнем и пылает. Больше всего на свете он боялся сейчас, что упадет без чувств и не сумеет попасть в комнату. Помещение, которое несколько поворотов клепсидры назад еще воспринималось им как тюрьма, как место скорби и вечной тоски, откуда никогда не будет исхода, сейчас представало как единственно возможное убежище.
— Еще чуть-чуть, — подгонял себя Олдвин, заставляя двигаться вперед.
Он уже различал желанную цель, но ноги отказались держать его, и ученый бритунец пал на четвереньки. Он упрямо полз, передвигая колени и чувствуя под локтями твердый камень.
Вот уже дверь. Олдвин приподнялся, схватился за нее руками и потянул. Она нехотя отворилась, и Олдвин из последних сил вполз туда. Дверь сама тихо затворилась за ним.
Олдвин очнулся на полу. Он лежал и смотрел на знакомые две кровати, на стены и потолок. Конана здесь не обнаружилось, и в первое мгновение Олдвин обрадовался этому обстоятельству. Не хватало еще, чтобы варвар застал его в момент слабости!
— Тридцать один — забавное число, — пробормотал Олдвин. — Полагаю, имеет смысл сделать на эту тему небольшое сообщение в Академии. Нужно будет записать… Попросить таблички и записать…
Впрочем, тридцать один сундук с драгоценностями на брата — это достаточно, чтобы купить себе новые таблички для записей… О, можно купить целые горы табличек для записей! Тридцать один сундук на брата. Да, так лучше всего.
— Эй, — прозвучал голос киммерийца, — что это с вами, приятель?
Олдвин замер, словно насекомое, насаженное на булавку. Страх пронзил его и заставил замолчать.
Загорелая физиономия Конана возникла прямо перед глазами Олдвина. Киммериец выглядел таким довольным, он ухмылялся с таким победоносным видом, что Олдвину мгновенно захотелось подсыпать ему в питье какого-нибудь сильнодействующего яда. Такого, чтобы убивал долго и мучительно.
Вероятно, эти мысли отразились на лице бритунца, потому что Конан сказал:
— Вы скверно выглядите. Что с вами случилось?
— А что я делал? — осторожно поинтересовался бритунец. Сейчас, когда рядом находился Конан, наваждение, связанное с сундуками, почему-то испарилось.
— Ну, вы изволили бормотать разные глупости… Меня поразил способ, которым вы проникли в комнату. Впервые вижу академика, который вползает в свои апартаменты на четвереньках.
Олдвин подумал о некоторых из своих знакомцев и мысленно решил, что не может с чистой совестью повторить ту же фразу, какую только что произнес Конан. Он лишь проворчал:
— Помогите мне забраться на кровать. Голова кружится. Кстати, что вы думаете насчет тридцати одного сундука?
— Довольно отвлеченное понятие, — сказал Конан, взваливая Олдвина на кровать.
Тот поморгал, осваиваясь со своим новым положением в пространстве, и продолжил:
— Тридцать один сундук, набитый сокровищами, — это вещь вполне реальная.
— Вы обнаружили их сокровищницу? — насторожился Конан.
Олдвин приподнялся на кровати, опершись на локоть.
— У вас потрясающе организованный ум! — воскликнул он. — Как это вам удается смотреть в самый корень вещей?
Конан, изображая скромность, пожал плечами.
— Большой практический опыт. Когда человек со слабыми нервами начинает бормотать про тридцать один сундук, это означает, что его охватила лихорадка кладоискателя. Она редко заканчивается чем-то хорошим.
— Да, — признал Олдвин, — я нашел их сокровищницу.
