42

меры к часу «икс», дружелюбно сказал Борис, независимо от того, мечтаешь ли облагодетельствовать себя или весь мир. (Забывчивые или недогадливые зомби при этих словах срываются с места и бегут оборудовать закрома. Но не мы.) Коппе-гробница, куда приходит почта, написала однажды его владелица, изгнанная из большого и живого света. Наш главный интеллектуал Шпербер воспринял ее слова буквально, устроив в ее салоне почтовый ящик. Когда-то в дебрях безвременья, наверное, во втором году, возвращаясь из ЦЕРНа, я заходил сюда забрать седьмой или восьмой выпуск «Бюллетеня». Тем не менее все до странности знакомо как около, так и внутри массивного солидного замка, овитые диким виноградом высокие ворота которого, как прежде, выглядят гостеприимно.. Вольтер отважно идет первым, за ним по пятам — Руссо, преисполненный к нему уважения и ненависти, ведь тот поссорил его с родным городом[62], в то время как Помпадур, обдумывая, не заказать ли ей в Китае новый сервиз[63] с зелеными карпами и гениталиями ее (троих) любимых в королевском синем цвете, на мгновение внезапно останавливается, так что я мягко, но с неизбежностью коллидирующего элементарного человечка впечатываюсь в ее задний детектор.

— Спасибо за поцелуй, — шепчет она и пропадает внутри замка, задавая мне проблему, ибо я, хоть и следую за ней по пятам, не поспеваю за ее мыслями. Что и куда называет она поцелуем?

В салоне все та же мебель с красно-серебряной обивкой, бесчисленные маленькие столики с осьминогами подсвечников, строгое зеркало с запутавшимися золотыми крылатыми часами (9:23), раскинувшиеся почти на две стены гобелены с деревенскими сценами, которые производят впечатление двух распахнутых окон с видом на тусклое, матово-мирное, деревенское столетие. Как и прежде, в ампирном кресле сидит Жер-мена де Сталь с полотна Жерара в своей третьей инкарнации — коренастая, вечно краснеющая английская туристка, аутентична благодаря черной кашемировой шали, декольтированному темно-красному костюму, некоему подобию тюрбана на голове. Она читает «Тринадцатый Бюллетень», как же иначе, — следовательно, Шпербер до сих пор жив; однако это скорее листовка, призыв:

!ХРОНИФИЦИРОВАННЫЕ!

Современники!

Временщики!

Зомби, избранники, дельфинисты, ЦЕРНисты

И анти-ЦЕРНисты!

Вместо

«БЮЛЛЕТЕНЯ № 13»

Вам от Вашего

Смерти достойного, смерти бежавшего

До смерти серьезного

Доктора Магнуса Игнациуса Шпербера

Обращено

ВОЗЗВАНИЕ

Вследствие предположительно всецелого и целокупного

Повсеместно и поголовно прочувствованного

СОБЫТИЯ

Трехсекундной

ИНТЕРМИНАЦИИ[64]

Ввиду еще более дивных, непостижимых

Ошеломительных

ПРОИСШЕСТВИЙ

Незамедлительно, отбросив страх и оружие,

Как свободные хронограждане

и достопочтенные хроноличности

СТЕКАЙТЕСЬ В ГОРОД ЖЕНЕВУ

Ибо:

Произошедшее не только чудовищно

Но

ПОВТОРЯЕМО И ДАЖЕ УСКОРЯЕМО

Вероятно вплоть до

НАЧАЛА ВСЕХ ДНЕЙ!

Стекайтесь, стремитесь, спешите!

ВООДУШЕВЛЯЙТЕСЬ!

В Женеве не премините обратиться в почтенную,

по праву заслужившую всяческого уважения,

чрезвычайно достойную врачебную практику

точно таких же докторов Доусон & Митидьери

Доктор Магнус Шпербер

Скрепляет воззвание

Отпечатком большого пальца правой руки

И данной подписью

Коппе, в апреле пятого года 12:47:45

9

Бесстрастность — следствие определенного и обдуманного взгляда на жизнь. В пятой фазе необходимо отыскать или придумать точку опоры, чтобы выбраться из депрессии, как следствия наших тщетных, с каждым разом все более отчаянных эксцессов. Кубота утверждает, что стал фанатичным фаталистом. И может беззаботно пойти в Женеву, чтобы заново открыть свой бар. Отпечатки пальцев одиннадцати шильонских Шперберов подтвердили подлинность листовки и существование ее автора. Какие бы события ни ожидали «дома», они обещают быть весьма интересными, поэтому Кубота безоговорочно хочет там присутствовать.

— Без оружия? — спрашивает Борис.

Еще ни разу в жизни, и тем более ни разу за пять ложнолет, не дотрагивался он до столь дурацкой и отвратительной вещи, как оружие, вскричал тот. А в Японии время уже однажды останавливалось, в 8 часов 15 минут, то есть четыре часа, восемь дней, пятьдесят пять и пять лет тому назад[65]. Оружие всегда ничтожно.

— А ты? — спрашивает у меня Анна.

Но ее интересует не моя точка зрения на милитаризм. Она не удивилась, что я вооружил Софи Лапьер, превратившись с тех пор в (практикующего) пацифиста. Ей хочется проникнуть глубже, узнать мое кредо, итоги моего личного фанатичного бреда, жестокой лихорадки, отступившей, лишь когда РЫВОК, РАЗРЫВ, ИНТЕРМИНАЦИЯ прогнали меня прочь от моей бывшей мюнхенской квартиры, которую я несколько малодушно очищал от свидетельств и реликтов моего смехотворного прошлого, давно уже не веря, будто Карин вскоре поднимется с той флорентийской кровати (сияющая пустота окна) и спустя несколько страшных дней поедет домой, чтобы увидеть, как я попытался замести там следы.

— Возможно, чьи-то действия в Женеве даже не имеют никакого значения, возможно, уже давно произошло нечто другое, — пробую объяснить я. — И теперь будущего вокруг — видимо-невидимо, хотя оно и правда пока не видимо.

— Что? Что ты имеешь в виду?

Она же верит в драконову кровь, я опять об этом забыл. В АТОМ без маленьких зеленых человечков.