Мечты Куботы о баре «Новая черепаха» вряд ли сбудутся. Теперь не бывает многочисленных людских сборищ в заранее намеченных и перегруженных воспоминаниями местах. Никто не ходит на остров Руссо и даже не представляет себе возможности большой встречи одноклассников, по образцу хилтоновской когда-то в начале безвременья. Но настроение у всех невероятное. Уверенное. Позитивное. Заразительное. Все позиции сданы. Остатки клана Тийе очистили виллу в парке О-Вив, ЦЕРНисты не обитают больше в роскошном особняке в парке Муанье. Ни единый человек не бывает на левом берегу Роны, в Старом городе, и никто не уходит на север дальше железнодорожных путей около вокзала Корнавен. Все, каждый мужчина, каждая женщина, эльфята и зомби-подростки населяют район озерного берега, кварталы Сан-Жерве и Паки. Обычно все встречаются на набережных, где и квартируют — непринужденно, быстро, безо всякого плана меняя комнаты — в отелях «Хилтон», «Берж», «Пэ», «Ришмон» или у частных хозяев с привлекательными апартаментами и органами.
Исчезла дурная привычка ношения оружия — по всей видимости, вместе с исчезновением убийц. За последние два года не известно ни единой акции «Спящей Красавицы» в районе Женевы. Тем не менее пока, в минувшие после СОБЫТИЯ недели, общие соображения безопасности и желание избежать слишком большого и соблазнительного риска помешали созыву генерального собрания. Однако новости текут надежным потоком, все то и дело спонтанно видятся в ресторанах, в кафе, на променадах, выделяясь среди болванчиков южным загаром, небрежной запущенностью, повадками Робинзона Крузо и суверенным владением нашим уникальным релятивистским искусством движения, чему десятки тысяч женевцев внимают, остолбенев от изумления, которое переполняет их до последнего капилляра, словно искусственная смола — модели для анатомического препарирования.
Ни в ком нет страха или даже робости. Общее возбуждение, как перед запуском ракеты или космического челнока, смешалось с новой нежностью или по меньшей мере сдержанностью по отношению к болванчикам, которых больше не опрокидывают, над которыми не издеваются в общественных местах и не шутят. По доброте душевной кто-то вымыл лица и руки четырем покрашенным полицейским на Новой площади перед статуей генерала Дюфура, которые за три секунды образовали, довольно глупо уставившись друг на друга, клеверный лист в розовую полоску. Но голым дипломатам у Дворца Наций никто не помог, как не помог и тем, кто по велению «Спящей Красавицы» могли использовать РЫВОК только для смерти (сербский эмиссар, глядящий на клинок в своей груди). Шпербер даже упразднил свой четвертый (и самый непристойный) газетный киоск. Его листовку все читали и доверяют ему, а послезавтра ожидается возвращение его самого после «испытания», причем с напряжением, которое походит на предпраздничное, предновогоднее лихорадочное нетерпение или надежду на чудо в цирке, и чувство это необычайно заразительно.
Но одно место в Женеве уникально и неизменно — механическая врачебная практика Пэтти Доусон и Анто-нио Митидьери. Ее перенесли на набережную Берж, в залитые мертвенным светом помещения бывшей клиники двух знаменитых хирургов, куда обращаются как при недомогании, так и при информационном голоде, и где на белых кожаных креслах между малочисленных чучел пациентов (воспоминания об удачных сенсационных операциях) с удовольствием дожидаешься приема, перелистывая выпуски «Бюллетеня» разных лет. Доверие, внушаемое некогда Мендекером или — пока он еще был жив — Тийе, перешло к счастливому союзу сбежавшего теоретического физика и бывшего научного журналиста, которые научились применять свои медицинские навыки в новых, не-электронных, условиях. Они были первыми, кого мы, кто нас неожиданно обняли, едва мы вчетвером вошли в открытые двери врачебного кабинета. Ошеломляющий комфорт шестерной хроносферы, моментальное акустическое и эмоциональное расширение одарило нас таким приподнятым настроением, что казалось, если сейчас мы распахнем высокие старинные окна, тут же увидим и услышим, как грохочет транспорт на мосту Монблан, а Жет д'О, ледяной столб которого мы замечаем краем глаза, задорно взлетит еще на десять метров выше, а потом его пенистый кончик звонко шлепнется во вновь беспокойные, текучие, вихревые, волнистые воды. Обоих хрономедиков явно охватила такая же эйфория. Пэтти ни на йоту не состарилась, чуть потучнела и окрепла, но сияла так сильно, что мы непроизвольно опустили глаза на ее элегантные летние туфли, чтобы проверить, касаются ли они еще паркета. А свежевыбритый Антонио в снежно-белом врачебном халате выглядел, напротив, несколько отрешенно, но не менее оптимистично. Они угостили нас чаем с пирожными, быстро обработали маленькую воспаленную ссадину у Кубо-ты на предплечье, рассказали новости.
Номера с 38-го по 41-й, то есть мы, — причина их радости. Собрать вместе сорок хронифицированных — такова была самая большая надежда двадцати живущих здесь и семнадцати прибывших после ИНТЕРМИНА-ЦИИ зомби. Дальнейшие надежды связаны со Шпербе-ром, который вернулся из французского изгнания и до сих пор обладает столь большим авторитетом, что ему доверили провести ИСПЫТАНИЕ, и ожидают его появления в ближайшие два дня. Хотя его миссия в ЦЕРНе и на Пункте № 8 далеко не первая, она сравнима ныне разве что с высадкой на Луну или физическим, собственноручным исследованием глубочайшей впадины морского дна, даже еще важнее, по крайней мере для нас, ибо означает овладение пространством во времени, шаг на утраченный нами мост, короче говоря: впервые после СОБЫТИЯ жизнь чревата ВОЗМОЖНОСТЬЮ.
— Послушай, ты же физик, — прервала ее Анна. — О чем ты говоришь?
Но Пэтти не смутилась. Она напомнила, что первой бросила команду безвременных ЦЕРНистов, став практикующим врачом, довольно быстро осознав безвыходность положения. Вплоть до РЫВКА не имелось ни малейшего шанса на улучшение нашей хроносферной ситуации. Но сам РЫВОК и связанные с ним ФЕНОМЕНЫ на Пункте № 8 привнесли нечто новое, волнительное, многообещающее в трупное окоченение ПОДЛОЖКИ. Как, что, каким образом, она, с одной стороны, не могла, а с другой — не хотела и не смела нам рассказать. Благодаря нам четверым, благодаря достижению числа сорок и, возможно, уже завтрашнему возвращению Шпербера, мы, безусловно, вступаем в новую эру, и открываются перспективы, всецело заслуживающие определения НЕВЕРОЯТНЫЕ, поскольку Шпербер, рискуя жизнью, проверяет, куда же ведет мост.
— Мост там? На Пункте № 8?
Завтра, в крайнем случае послезавтра, мы все узнаем, заверили они Бориса, который так недоверчиво сморщился, что я заподозрил у него где-то припрятанное оружие (потайной карман шорт?). Как только Шпербер вернется, будет устроено общее собрание. Тогда Мендекер, Хэрриет и Калькхоф детально расскажут о прошлых экспериментах и происшествиях. Настанет время принять решение, но вначале мы, конечно, обсудим все доказательства и зададим все мыслимые вопросы. А также выслушаем противоположную, или, скажем так, иную точку зрения Хаями.
Стало быть, наш приятель действительно добрался до Женевы. Мы, три гриндельвальдовца, памятуя об извращенных, отчаянных, сумасбродных экспозициях и инсталляциях в шале и обладая фотодокументами того, что (как мы теперь понимали) по большому счету было незначительно, а по моральным меркам зомби даже не слишком криминально, никак не могли разобраться, о чем должны сейчас говорить, а о чем нет. Нам на помощь пришел Антонио, рассказав, что японец с двумя эльфятами появился неделю назад. Так что все уже знали об эпидемии в Деревне Неведения. Он (Антонио) и Пэтти — всего лишь «лесополевые врачи» и не в силах на расстоянии поставить диагноз смертельной болезни. Двое мужчин умерли в дороге, и тем не менее у Хаями и обоих эльфят не обнаружено никакой инфекции. Правда, было решено никого не посылать на поиски Софи Лапьер, поскольку нет уверенности, что заболевание удастся вылечить и не допустить распространения эпидемии. Разумеется, если она появится на набережной Берж, ее обследуют и ей помогут, как физику и эльфятам. И все же надо признать, что ее, если она жива, ни в малейшей степени, увы, не коснется сострадание, позитивное сострадание, которое, возможно, будет рождено грядущими через несколько дней ДЕЯНИЯМИ.
Если бы мы не видели своими глазами Шперберовой листовки с аутентичным отпечатком его пальца и не испытали бы потрясающего РЫВКА, наверняка посчитали бы наших обоих докторов достойными эвакуации на карете «скорой помощи». Они стояли перед нами как наэлектризованные: Антонио Митидьери — помесь первоклассного хирурга и официанта пиццерии с манией величия и Пэтти, овеянная, пронзенная, переполненная какими-то трансцендентными лучами, в которые я охотно бы окунулся или в которых дни напролет купался или даже барахтался бы, кружился волчком, потеряв голову, как малая комета, падающая на превосходящее ее солнце (в идеальном, разумеется, смысле, потому что рядом со мной — Анна, прекрасная, далекая, безнадежная).
Мы вышли, так и не рассказав ни о гриндельвальдовских инсталляциях, ни о шильонской футбольной
