одет,Изящно был причесан и так дале.На пальцах перстни изливали свет,И галстук надушен был, как на бале.Ему едва ли было двадцать лет,Но бледностью казалися покрытыЕго чело и нежные ланиты, —Не знаю, мук ли то последних след,Но мне давно знаком был этот цвет,И на устах его, опасней жалаЗмеи, насмешка вечная блуждала.30Заметно было в нем, что с ранних днейВ кругу хорошем, то есть в модном свете,Он обжился, что часть своих ночейОн убивал бесплодно на паркетеИ что другую тратил не умней…В глазах его открытых, но печальных,Нашли бы вы без наблюдений дальныхПрезренье, гордость; хоть он не был горд,Как глупый турок иль богатый лорд,Но все-таки себя в числе двуногихОн почитал умнее очень многих.31Борьба рождает гордость. ВоеватьС людскими предрассудками труднее,Чем тигров и медведей поражатьИль со штыком на вражьей батарееЗа белый крестик жизнью рисковать…Клянусь, иметь великий надо гений,Чтоб разом сбросить цепь предубежденийКак сбросил бы я платье, если б вдругИз севера всевышний сделал юг.Но ныне нас противное пугает:Неаполь мерзнет, а Нева не тает.32Да кто же этот гость?.. Pardon, сейчас!..Рассеянность… Monsieur, рекомендую:Герой мой, друг мой – Сашка!.. Жаль для вас,Что случай свел в минуту вас такуюИ в этом месте… Верьте, я не разЕму твердил, что эти посещеньяО нем дадут весьма дурное мненье.Я говорил, – он слушал, он был весьВниманье… Глядь, а вечером уж здесь!..И я нашел, что мне его исправитьТруднее в прозе, чем в стихах прославить.33Герой мой Сашка тихо развязалСвой галстук… «Сашка» – старое названье!Но «Сашка» тот печати не видал,И, недозревший, он угас в изгнанье.Мой Сашка меж друзей своих не зналДругого имя, – дурно ль, хорошо ли,Разуверять друзей не в нашей воле.Он галстук снял, рассеянно перстомПровел по лбу, поморщился, потомСпросил: «Где Тирза?» – «Дома». – «Что ж не видно Ее?» – «Уснула». – «Как ей спать не стыдно!»34И он поспешно входит в тот покой,Где часто с Тирзой пламенные ночиОн проводил… Все полно тишинойИ сумраком волшебным; прямо в очиНедвижно смотрит месяц золотойИ на стекле в узоры ледяныеКидает искры, блестки огневые,И голубым сиянием стенаИгриво и светло озарена.И он (не месяц, но мой Сашка) слышит,В углу на ложе кто-то слабо дышит.35Он руку протянул, – его рукаПопала в стену; протянул другую —Ощупал тихо кончик башмачка.Схватил потом и ножку, но какую?!Так миньятюрна, так нежна, мягкаКазалась эта ножка, что невольноПодумал он, не сделал ли ей больно.Меж тем рука все далее ползет,Вот круглая коленочка… и вот,Вот – для чего смеетесь вы заране? —Вот очутилась на двойном кургане…36Блаженная минута!.. ЗакипелМой Александр, склонившись к деве спящей.Он поцелуй на грудь напечатлелИ стан ее обвил рукой дрожащей.В самозабвенье пылком он не смелДохнуть… Он думал: «Тирза дорогая!И жизнию и чувствами играя,Как ты, я чужд общественных связей, —Как ты, один с свободою моей,Не знаю в людях ни врага, ни друга, —Живу, чтоб жить как ты, моя подруга! 37Судьба вчера свела случайно нас,Случайно завтра разведет навечно, —Не все ль равно, что год, что день, что часЛишь только б я провел его беспечно?..»И не сводил он ярких черных глазС своей жидовки и не знал, казалось,Что резвое созданье притворялось.Меж тем почла за нужное онаПроснуться и была удивлена,Как надлежало… (Страх и удивленьеДля женщин в важных случаях спасенье.)38И, прежде потерев глаза рукой,Она спросила: «Кто вы?» – «Я, твой Caша!»«Неужто?.. Видишь, баловник какой!Ступай, давно там ждет тебя Параша!..Нет, надо разбудить меня… Постой,Я отомщу». И за руку схватилаЕго проворно и… и укусила,Хоть это был скорее поцелуй.Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй,А есть уста, которые украдкойКусать умеют сладко, очень сладко!..39Когда бы Тирзу видел Соломон,То, верно б, свой престол украсил ею,У ног ее и царство, и закон,И славу позабыл бы… Но не смеюВас уверять, затем, что не рожденВладыкой, и не знаю, в низкой доле,Как люди ценят вещи на престоле;Но знаю только то, что Сашка мойЗа целый мир не отдал бы поройЕе улыбку, щечки, брови, глазки,Достойные любой восточной сказки.40«Откуда ты?» – «Не спрашивай, мой друг!Я был на бале!» – «Бал! а что такое?»«Невежда! это – говор, шум и стук,Толпа глупцов, веселье городское, —Наружный блеск, обманчивый недуг;Кружатся девы, чванятся нарядом,Притворствуют и голосом и взглядом.Кто ловит душу, кто пять тысяч душ…Все так невинны, но я им не муж.И как ни уважаю добродетель,А здесь мне лучше, в том луна свидетель».41Каким-то новым чувством смущена,Его слова еврейка поглощала.Сначала показалась ей смешнаЖизнь городских красавиц, но… сначала.Потом пришло ей в мысль, что и онаМогла б кружиться ловко пред толпою,Терзать мужчин надменной красотою,В высокие смотреться зеркалаИ уязвлять, но не желая зла,Соперниц гордой жалостью, и в светеБлистать, и ездить четверней в карете.42Она прижалась к юноше. ЛистокТак жмется к ветке, бурю ожидая.Стучало сердце в ней, как молоток,Уста полураскрытые, пылая,Шептали что-то. С головы до ногОна горела. Груди молодыеКак персики являлись наливныеИз-под сорочки… Сашкина рукаПо ним бродила медленно, слегка…Но… есть во мне к стыдливости вниманьеИ целый час я пропущу в молчанье.43Все было тихо в доме. ОблакаНескромный месяц дымкою одели,И только раздавались изредкаСверчка ночного жалобные трели;И мышь в тени родного уголкаСкреблась в обои старые прилежно.Моя чета, раскинувшись небрежно,Покоилась, не думая о том,Что небеса грозили близким днем,Что ночь… Вы на веку своем едва лиТаких ночей десяток насчитали…44Но Тирза вдруг молчанье прервалаИ молвила: «Послушай, прочь все шуткиКакая мысль мне странная пришла:Что если б ты, откинув предрассудки(Она его тут крепко обняла),Что если б ты, мой милый, мой бесценныХотел меня утешить совершенно,То завтра или даже в день инойМеня в театр повез бы ты с собой.Известно мне, все для тебя возможно,А отказать в безделице безбожно».45«Пожалуй!» – отвечал ей Саша. Он Из слов ее расслушал половину, —Его клонил к подушке сладкий сон,Как птица клонит слабую тростину.Блажен, кто может спать! Я был рожденС бессонницей. В теченье долгой ночи,Бывало, беспокойно бродят очиИ жжет подушка влажное чело.Душа грустит о том, что уж прошло,Блуждая в мире вымысла без пищи,Как лазарони или русский нищий…46И жадный червь ее грызет, грызет,Я думаю, тот самый, что когда-тоТерзал Саула; но порой и готИмел отраду: арфы звук крылатый,Как ангела таинственный полет,В нем воскрешал и слезы и надежды;И опускались пламенные вежды,С гармонией сливалася мечта,И злобный дух бежал, как от креста.Но этих звуков нет уж в поднебесной, — Они исчезли с арфою чудесной…
