47И все исчезнет. Верить я готов,Что наш безлучный мир – лишь прах могильныйДругого, – горсть земли, в борьбе вековСлучайно уцелевшая, рукою сильнойЗаброшенная в вечный круг миров.Светилы ей двоюродные братья,Хоть носят шлейфы огненного платья,И по сродству имеют в добрый часВлиянье благотворное на нас…А дай сойтись, так заварится каша, —В кулачки, и… прощай планета наша.48И пусть они блестят до той поры,Как ангелов вечерние лампады.Придет конец воздушной их игры,Печальная разгадка сей шарады…Любил я с колокольни иль с горы,Когда земля молчит и небо чисто,Теряться взором в их цепи огнистой, —И мнится, что меж ними и землейЕсть путь, давно измеренный душой,И мнится, будто на главу поэтаСтремятся вместе все лучи их света.49Итак, герой наш спит, приятный сон,Покойна ночь, а вы, читатель милый,Пожалуйте, – иначе принужденЯ буду удержать вас силой…Роман, вперед!.. Не идет? Ну, так онПойдет назад. Герой наш спит покуда,Хочу я рассказать, кто он, откуда,Кто мать его была, и кто отец,Как он на свет родился, наконецКак он попал в позорную обитель,Кто был его лакей и кто учитель.50Его отец – симбирский дворянин,Иван Ильич NN-ов муж дородный,Богатого отца любимый сын.Был сам богат; имел он ум природныйИ, что ума полезней, важный чин;С четырнадцати лет служил и с миромУволен был в отставку бригадиром;А бригадир блаженных тех временБыл человек и, следственно, умен.Иван Ильич наш слыл по крайней мереЛюбезником в своей симбирской сфере.51Он был врагом писателей и книг,В делах судебных почерпнул познанья.Спал очень долго, ел за четверых;Ни на кого не обращал вниманьяИ не носил приличия вериг.Однако же пред знатью горделивойУмел он гнуться скромно и учтиво.Но в этот век учтивости законДля исполненья требовал поклон;А кланяться закону иль вельможеСчиталося тогда одно и то же.52Он старших уважал, зато и самПочтительность вознаграждал улыбкой,И, ревностный хотя угодник дам,Женился, по словам его, ошибкой.В чем он ошибся, не могу я вамОткрыть, а знаю только (не соврать бы),Что был он грустен на другой день свадьбаИ что печаль его была однаИз тех, какими жизнь мужей полна.По мне они большие эгоисты —Все жен винят, как будто сами чисты.53Благодари меня, о женский пол! Я – Демосфен твой: за твою свободуЯ рад шуметь; я непомерно золНа всю, на всю рогатую породу!Кто власть им дал?.. Восстаньте, – час пришел!Я поднимаю знамя возмущенья.Ура! Сюда все девы! Прочь терпенье!Конец всему есть! Беззаботно, явноИдите вслед за Марьей Николавной!Понять меня, я знаю, вам легко,Ведь в ваших жилах – кровь, не молоко,И вы краснеть умеете уж кстатиОт взоров и намеков нашей братьи.54Иван Ильич стерег жену своюПо старому обычаю. Без лестиСказать, он вел себя, как я люблю,По правилам тогдашней старой чести.Проказница ж жена (не утаю)Читать любила жалкие романыИли смотреть на светлый шар Дианы,В беседке темной сидя до утра.А месяц и романы до добраНе доведут, – от них мечты родятся…А искушенью только бы добраться!55Она была прелакомый кусокИ многих дум и взоров стала целью.Как быть: пчела садится на цветок,А не на камень; чувствам и весельюКазенных не назначено дорог.На брачном ложе Марья НиколавнаБыла, как надо, ласкова, исправна.Но, говорят (хоть, может быть, и лгут),Что долг супруги – только лишний труд.Мужья у жен подобных (не в обидуБудь сказано), как вывеска, для виду.56Иван Ильич имел в Симбирске домНа самой на горе, против собора.При мне давно никто уж не жил в нем,И он дряхлел, заброшен без надзора,Как инвалид, с георгьевским крестом.Но некогда, с кудрявыми главами,Вдоль стен колонны высились рядами.Прозрачною решеткой окружен,Как клетка, между них висел балкон,И над дверьми стеклянными в порядкеВиднелися гардин прозрачных складки.57Внутри все было пышно; на столахПестрели разноцветные клеенки,И люстры отражались в зеркалах,Как звезды в луже; моськи и болонкиВстречали шумно каждого в дверях,Одна другой несноснее, а далеЗеленый попугай, порхая в зале,Кричал бесстыдно: «Кто пришел?.. Дурак!» А гость с улыбкой думал: «Как не так!» И, ласково хозяйкой принимаем,Чрез пять минут мирился с попугаем.58Из окон был прекрасный вид кругом:Налево, то есть к западу, рядамиБлистали кровли, трубы и потомМеж ними церковь с круглыми главами,И кое-где в тени – отрада днем —Уютный сад, обсаженный рябиной,С беседкою, цветами и малиной,Как детская игрушка, если вамУгодно, или как меж знатных дамРумяная крестьянка – дочь природы,Испуганная блеском гордой моды.59Под глинистой утесистой горой,Унизанной лачужками, направо,Катилася широкой пеленойРодная Волга, ровно, величаво…У пристани двойною чередойПлоты и барки, как табун, теснились,И флюгера на длинных мачтах билисьЖужжа на ветре, и скрипел канатНатянутый; и, серой мглой объят,Виднелся дальний берег, и белелиВкруг острова края песчаной мели.60Нестройный говор грубых голосовМежду судов перебегал порою;Смех, песни, брань, протяжный крик пловцов —Все в гул один сливалось над водою.И Марья Николавна, хоть суровКазался ветр и день был на закате,Накинув шаль или капот на вате,С французской книжкой, часто, сев к окну,Следила взором сизую волну,Прибрежных струй приливы и отливы,Их мерный бег, их золотые гривы.61Два года жил Иван Ильич с женой,И все не тесны были ей корсеты.Ее ль сложенье было в том виной,Или его немолодые леты?..Не мне в делах семейных быть судьей!Иван Ильич иметь желал бы сынаЗаконного: хоть правом дворянинаОн пользовался часто, но детей,Вне брака прижитых, злодей,Раскидывал по свету, где случится,Страшась с своей деревней породниться.62Какая сладость в мысли: я отец!И в той же мысли сколько муки тайной —Оставить в мире след и, наконец,Исчезнуть! Быть злодеем, и случайно, —Злодеем потому, что жизнь – венецТерновый, тяжкий, – так по крайней мереДолжны мы рассуждать по нашей вере… К чему, куда ведет нас жизнь, о томНе с нашим бедным толковать умом;Но исключая два-три дня да детство,Она бесспорно скверное наследство.63Бывало, этой думой удручен,Я прежде много плакал, и слезамиЯ жег бумагу. Детский глупый сонПрошел давно, как туча над степями;Но пылкий дух мой не был освежен,В нем родилися бури, как в пустыне,Но скоро улеглись они, и нынеОсталось сердцу, вместо слез, бурь тех,Один лишь отзыв – звучный, горький смех.Там, где весной белел поток игривый,Лежат кремни – и блещут, но не живы! 64Прилично б было мне молчать о том,Но я привык идти против приличийИ, говоря всеобщим языком,Не жду похвал. Поэт породы птичей,Любовник роз, над розовым кустомУрчит и свищет меж листов
