роскошной ночи.135Но родина и вольность, будто сон,В тумане дальнем скрылись невозвратно…В цепях железных пробудился он.Для дикаря все стало непонятно —Блестящих городов и шум и звон.Так облачко, оторвано грозою,Бродя одно под твердью голубою,Куда пристать не знает; для негоВсе чуждо – солнце, мир и шум его;Ему обидно общее веселье, —Оно, нахмурясь, прячется в ущелье.136О, я люблю густые облака,Когда они толпятся над горою,Как на хребте стального шишакаКолеблемые перья! Пред грозою,В одеждах золотых, издалекаОни текут безмолвным караваном,И, наконец, одетые туманом,Обнявшись, свившись будто куча змей,Беспечно дремлют на скамье своей.Настанет день, – их ветер вновь уносит;Куда, зачем, откуда? – кто их спросит? 137И после них на свете нет следа,Как от любви поэта безнадежной,Как от мечты, которой никогдаОн не открыл вниманью дружбы нежной.И ты, чья жизнь как беглая звездаПромчалася неслышно между нами,Ты мук своих не выразишь словами;Ты не хотел насмешки выпить яд,С улыбкою притворной, как Сократ;И, не разгадан глупою толпою,Ты умер чуждый жизни… Мир с тобою!138И мир твоим костям! Они сгниют,Покрытые одеждою военной…И сумрачен и тесен твой приют,И ты забыт, как часовой бессменный.Но что же делать? Жди, авось придут,Быть может, кто-нибудь из прежних братии.Как знать? – земля до молодых объятийОхотница… Ответствуй мне, певец,Куда умчался ты?.. Какой венецНа голове твоей? И все ль, как прежде,Ты любишь нас и веруешь надежде? 139И вы, вы все, которым столько разЯ подносил приятельскую чашу, —Какая буря вдаль умчала вас?Какая цель убила юность вашу?Я здесь один. Святой огонь погасНа алтаре моем. Желанье славы,Как призрак, разлетелося. Вы правы:Я не рожден для дружбы и пиров…Я в мыслях вечный странник, сын дубров,Ущелий и свободы, и, не знаяГнезда, живу, как птичка кочевая.140Я для добра был прежде гибнуть рад,Но за добро платили мне презреньем;Я пробежал пороков длинный рядИ пресыщен был горьким наслажденьем…Тогда я хладно посмотрел назад:Как с свежего рисунка, сгладил краскуС картины прошлых дней, вздохнул и маскуНадел, и буйным смехом заглушилСлова глупцов, и дерзко их казнил,И, грубо пробуждая их беспечность,Насмешливо указывал на вечность.141О вечность, вечность! Что найдем мы тамЗа неземной границей мира? Смутный, Безбрежный океан, где нет векамНазванья и числа; где бесприютныБлуждают звезды вслед другим звездам.Заброшен в их немые хороводы,Что станет делать гордый царь природы,Который, верно, создан всех умней,Чтоб пожирать растенья и зверей,Хоть между тем (пожалуй, клясться стану)Ужасно сам похож на обезьяну.142О суета! И вот ваш полубог —Ваш человек: искусством завладевшийЗемлей и морем, всем, чем только мог,Не в силах он прожить три дня не евши.Но полно! злобный бес меня завлекВ такие толки. Век наш – век безбожный;Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный,Мои слова прославит, и тогдаНельзя креститься будет без стыда;И поневоле станешь лицемерить,Смеясь над тем, чему желал бы верить.143Блажен, кто верит счастью и любви,Блажен, кто верит небу и пророкам, —Он долголетен будет на землиИ для сынов останется уроком.Блажен, кто думы гордые своиУмел смирить пред гордою толпою,И кто грехов тяжелою ценоюНе покупал пурпурных уст и глаз,Живых, как жизнь, и светлых, как алмаз!Блажен, кто не склонял чела младого,Как бедный раб, пред идолом другого!144Блажен, кто вырос в сумраке лесов,Как тополь дик и свеж, в тени зеленойИграющих и шепчущих листов,Под кровом скал, откуда ключ студеныйПо дну из камней радужных цветовСтруей гремучей прыгает, сверкая,И где над ним береза вековаяСтоит, как призрак позднею порой,Когда едва кой-где сучок гнилойТрещит вдали, и мрак между ветвямиОтвсюду смотрит черными очами! 145Блажен, кто посреди нагих степейМеж дикими воспитан табунами;Кто приучен был на хребте коней,Косматых, легких, вольных, как над намиЗлатые облака, от ранних днейНоситься; кто, главой припав на гриву.Летал, подобно сумрачному диву,Через пустыню, чувствовал, считал,Как мерно конь о землю ударялКопытом звучным, и вперед землеюУпругой был кидаем с быстротою.146Блажен!.. Его душа всегда полнаПоэзией природы, звуков чистых;Он не успеет вычерпать до днаСосуд надежд; в его кудрях волнистыхНе выглянет до время седина;Он, в двадцать лет желающий чего-то,Не будет вечной одержим зевотой,И в тридцать лет не кинет край роднойС больною грудью и больной душой,И не решится от одной лишь скукиПисать стихи, марать в чернилах руки, — 147Или, трудясь, как глупая овца,В рядах дворянства, с рабским униженьем,Прикрыв мундиром сердце подлеца, — Искать чинов, мирясь с людским презреньем,И поклоняться немцам до конца…И чем же немец лучше славянина?Не тем ли, что куда его судьбинаНи кинет, он везде себе найдетОтчизну и картофель?.. Вот народ:И без таланта правит и за деньги служит,Всех давит сам, а бьют его – не тужит! 148Вот племя: всякий черт у них барон! И уж профессор – каждый их сапожник!И смело здесь и вслух глаголет он,Как Пифия, воссев на свой треножник!Кричит, шумит… Но что ж? Он не рожденПод нашим небом; наша степь святаяВ его глазах бездушных – степь простая,Без памятников славных, без следов,Где б мог прочесть он повесть тех веков,Которые, с их грозными делами,Унесены забвения волнами… 149Кто недоволен выходкой моей,Тот пусть идет в журнальную контору,С листком в руках, с оравою друзей,И, веруя их опытному взору,Печатает анафему, злодей!..Я кончил… Так! дописана страница.Лампада гаснет… Есть всему граница —Наполеонам, бурям и войнам,Тем более терпенью и… стихам,Которые давно уж не звучалиИ вдруг с пера бог знает как упали!..
Начало поэмы
Я не хочу, как многие из нас,Испытывать читателей терпеньеИ потому примусь за свой рассказБез предисловий. Сладкое смятеньеВ душе моей, как будто в первый раз,Ловлю прыгунью-рифму и, потея,В досаде призываю Асмодея.Как будто снова бог переселилМеня в те дни, когда я точно жил, —Когда не знал я, что на слово «младость»Есть рифма гадость, кроме рифмы радостьДавно когда-то, за Москвой-рекой,На Пятницкой, у самого канала,Заросшего негодною травой,Был дом угольный; жизнь игралаМеж стен высоких… Он теперь пустой.Внизу живет с беззубой половинойБезмолвный дворник… Пылью, паутинойОбвешаны, как инеем, кругомКарнизы стен, расписанных огнемИ временем, и окна краской белойЗамазаны повсюду кистью смелой.В гостиной есть диван и круглый столНа витых ножках, вражеской рукоюИсчерченный; но час их не пришел, —Они гниют незримо, лишь
