пороюСкользит по ним играющий ЭолИли еще крыло жилиц развалин —Летучей мыши. Жалок и печаленИсчезнувших пришельцев гордый след.Вот сабель их рубцы, а их уж нет:Один в бою упал на штык кровавый,Другой в слезах без гроба и без славы.Ужель никто из них не добежалДо рубежа отчизны драгоценной?Нет, прах Кремля к подошвам их пристал,И русский бог отметил за храм священный.Сердитый Кремль в огне их принималИ проводил, пылая, светоч грозный…Он озарил им путь в степи морозной —И степь их поглотила, и о том,Кто нам грозил и пленом и стыдом,Кто над землей промчался как комета,Стал говорить с насмешкой голос света.И старый дом, куда привел я вас,Его паденья был свидетель хладный.На изразцах кой-где встречает глазЧерты карандаша, стихи и жадноВ них ищет мысли – и бесплодный часПроходит… Кто писал? С какою целью?Грустил ли он, иль предан был веселью? Как надписи надгробные, онеРисуются узором по стене —Следы давно погибших чувств и мнении,Эпиграфы неведомых творений.И образы языческих богов —Без рук, без ног, с отбитыми носами — Лежат в углах низвергнуты с столбов,Раскрашенных под мрамор. Над дверямиВисят портреты дедовских вековВ померкших рамах и глядят сурово;И мнится, обвинительное словоИз мертвых уст их излетит – увы!О, если б этот дом знавали выТому назад лет двадцать пять и боле!О, если б время было в нашей воле!..Бывало, только утренней зарейОсветятся церквей главы златые,И сквозь туман заблещут над горойДворец царей и стены вековые,Отражены зеркальною волной;Бывало, только прачка молодаяС бельем господским из ворот, зевая,Выходит, и сквозь утренний морозРаздастся первый стук колес, —А графский дом уж полон суетоюИ пестрых слуг заботливой толпою.И каждый день идет в нем пир горой.Смеются гости, и бренчат стаканы.В стекле граненом дар земли чужойКлокочет и шипит аи румяный,И от крыльца карет недвижный стройДалеко тянется, и в зале длинной,В толпе мужчин, услужливой и чинной,Красавицы, столицы лучший цвет,Мелькают… Вот учтивый менуэтРисуется вам; шепот удивленья,Улыбки, взгляды, вздохи, изъясненья…О, как тогда был пышен этот дом! Вдоль стен висели пестрые шпалеры,Везде фарфор китайский с серебром,У зеркала …
Монго
Садится солнце за горой,Туман дымится над болотом,И вот дорогой столбовойЛетят, склонившись над лукой,Два всадника лихим полетом.Один – высок и худощав,Кобылу серую собрав,То горячит нетерпеливо,То сдержит вдруг одной рукой.Мал и широк в плечах другой.Храпя мотает длинной гривойПод ним саврасый скакунок,Степей башкирских сын счастливый.Устали всадники. До ногОт головы покрыты прахом.Коней приезженных размахомОни любуются поройИ речь ведут между собой.«Монго, послушай – тут направо!Осталось только три версты».«Постой! уж эти мне мосты!Дрожат и смотрят так лукаво».«Вперед, Маешка! только насИзмучит это приключенье,Ведь завтра в шесть часов ученье!»«Нет, в семь! я сам читал приказ!»Но прежде нужно вам, читатель,Героев показать портрет:Монго – повеса и корнет,Актрис коварных обожатель,Был молод сердцем и душой,Беспечно женским ласкам верилИ на аршин предлинный свойЛюдскую честь и совесть мерил.Породы английской он был —Флегматик с бурыми усами,Собак и портер он любил,Не занимался он чинами,Ходил немытый целый день,Носил фуражку набекрень;Имел он гадкую посадку:Неловко гнулся напередИ не тянул ноги он в пятку,Как должен каждый патриот.Но если, милый, вы езжалиСмотреть российский наш балет,То, верно, в креслах замечалиЕго внимательный лорнет.Одна из дев ему сначалаДней девять сряду отвечала,В десятый день он был забыт —С толпою смешан волокит.Все жесты, вздохи, объясненьяНе помогали ничего…И зародился пламень мщеньяВ душе озлобленной его.Маешка был таких же правил:Он лень в закон себе поставил,Домой с дежурства уезжал,Хотя и дома был без дела;Порою рассуждал он смело,Но чаще он не рассуждал.Разгульной жизни отпечатокИные замечали в нем;Печалей будущих задатокХранил он в сердце молодом;Его покоя не смущало,Что не касалось до него;Насмешек гибельное жалоБроню железную встречалоНад самолюбием его.Слова он весил осторожноИ опрометчив был в делах;Порою: трезвый – врал безбожно,И молчалив был – на пирах.Характер вовсе бесполезныйИ для друзей и для врагов… Увы! читатель мой любезный,Что делать мне – он был таков!Теперь он следует за другомНа подвиг славный, роковой,Терзаем пьяницы недугом, —Изгагон мучим огневой.Приюты неги и прохлады —Вдоль по дороге в Петергоф,Мелькают в ряд из-за оградыРазнообразные фасадыИ кровли мирные домов,В тени таинственных садов.Там есть трактир… и он от векаЗовется «Красным кабачком»,И там – для блага человекаПостроен сумасшедших дом,И там приют себе смиренныйТанцорка юная нашла.Краса и честь балетной сцены,На содержании была:N. N., помещик из Казани,Богатый волжский старожил,Без волокитства, без признанийЕе невинности лишил.«Мой друг! – ему я говорил, —Ты не в свои садишься сани,Танцоркой вздумал управлять!Ну где тебе <…>».Но обратимся поскорееМы к нашим буйным молодцам.Они стоят в пустой аллее,Коней привязывают там,И вот, тропинкой потаенной,Они к калитке отдаленнойСпешат, подобно двум ворам.На землю сумрак ниспадает,Сквозь ветви брезжит лунный светИ переливами играетНа гладкой меди эполет.Вперед отправился Маешка;В кустах прополз он, как черкес,И осторожно, точно кошка,Через забор он перелез.За ним Монго наш долговязый,Довольный этою проказой,Перевалился кое-как.Ну, лихо! сделан первый шаг!Теперь душа моя в покое, —Судьба окончит остальное!Облокотившись у окна,Меж тем танцорка молодаяСидела дома и одна.Ей было скучно, и, зевая,Так тихо думала она:«Чудна судьба! о том ни слова —На матушке моей чепецФасона самого дурного,И мой отец – простой кузнец!..А я – на шелковом диванеЕм мармелад, пью шоколад;На сцене – знаю уж заране —Мне будет хлопать третий ряд.Теперь со мной плохие шутки:Меня сударыней зовут,И за меня три раза в суткиКаналью повара дерут,Мой Pierre не слишком интересен,Ревнив, упрям, что ни толкуй,Не любит смеху он, ни песен,Зато богат и глуп, <…>Теперь не то, что было в школе:Ем за троих, порой и боле,И за обедом пью люнель.А в школе… Боже! вот мученье!Днем – танцы, выправка, ученье,А ночью – жесткая постель.Встаешь, бывало, утром рано,Бренчит уж в зале фортепьяно,Поют все врозь, трещит в ушах;А тут сама, поднявши ногу,Стоишь, как аист, на часах.Флери хлопочет, бьет тревогу…Но вот одиннадцатый час,В кареты всех сажают нас.Тут у подъезда офицеры,Стоят все в ряд, порою в два…Какие милые манерыИ все отборные слова!Иных улыбкой ободряешь,Других бранишь и отгоняешь,Зато – вернулись лишь домой —Директор порет на убой:Ни взгляд не думай кинуть лишний,Ни слова ты сказать не смей…А сам, прости ему всевышний,Ведь уж какой прелюбодей!..»Но тут в окно она взглянулаИ чуть не брякнулась со стула.Пред ней, как призрак роковой,С нагайкой, освещен луной,Готовый влезть почти в окошко.Стоит Монго, за ним Маешка.«Что это значит, господа?И кто вас звал прийти сюда?Ворваться к
