воткнул нож в бок своему противнику. Тотчас старый пак, куда-то подевавший своего ровесника — очевидно, спихнул все же его со скалы, — вытянулся во весь свой рост и провозгласил нечто на непонятном языке, свистящем, как ветер в горных ущельях.
Воцарилась долгожданная тишина. Затем старик обернулся к людям, все еще в ожидании нацелившим на скалу свои стрелы, и, указывая на Тэн И, выкрикнул, вероятно, какое-то приветствие, а после упал на колени и склонил голову. То же повторила за ним вся пещера.
Глядя на несколько тысяч желтых затылков паков, Конан понял, что это только половина победы. Требовалось как-то объясниться с паками, а никакого иного языка, кроме языка жестов, в их распоряжении для этого не было. Даже если Тэн И приняли за бога или воскресшего праотца, не было уверенности, что через два слова его не разжалуют обратно, хотя бы потому, что он не знает языка своей паствы.
Момент настал решающий. На всякий случай Тэн И поднял вверх руку с перстнем, как бы возвещая нечто торжественное. Заметив это, седой жрец опять что-то крикнул, и паки замерли, коленопреклоненно ожидая вещих слов. Мгновения были выиграны, но дальнейшая игра в молчанку становилась и вовсе нежелательной.
— Может быть, нам следует сейчас исчезнуть, о царственный? — шепнул Евсевий. — По боковым коридорам мы все равно как-нибудь пройдем через пещеры паков к цели, а прежде чем остановить нас, теперь они трижды подумают.
— Нет, — отверг идею король. — Любой не подчинившийся сумасшедший с луком или фанатик-жрец непременно подстережет нас и не замедлит сделать все, чтобы нас уничтожить. Скорее, мы должны попытаться прошествовать через весь зал в благостном молчании, а заодно прихватить с собой этого седого как заложника.
— Король! — обратился к Конану Септимии. Голос ученого дрожал от волнения. — Дозволь, я попытаюсь поговорить с ними. Этот язык представляется мне знакомым.
Евсевий хотел что-то возразить, но Конан принял решение мгновенно:
— Иди!
Аквилонец вышел вперед и встал рядом с Тэн И.
— Сейчас я буду говорить, — тихо пояснил он. — А вы, почтенный Тэн И, только открывайте рот. Они будут думать, что я ваша говорящая голова.
И, вздохнув глубоко, Септимии начал речь. Перед собой он держал свиток, на который пунктуальный Аврелий скопировал для младшего Мабидана надписи в усыпальнице. Неизвестно когда, но Септимии уже успел добавить кое-какие записи от себя. Говорил Септимии медленно, порой останавливаясь, но без запинки. Речь его свистела и шипела так же, как только что звучавшая речь жреца.
Ко всеобщему изумлению, паки слушали, и ни один из великого множества собравшихся не выказывал не то что возмущения, но даже непонимания.
— Что он говорит? — обратился Конан к Евсевию.
— Не имею понятия, о царственный, — откликнулся тот.
Тэн И старательно открывал рот, повинуясь ритму, в который укладывалась речь Септимия, пока тот не закончил. Выглядел Септимии таким уставшим, будто весь день таскал тяжелые камни на высокую гору, но остался доволен.
— Сейчас он произнесет ответную речь, — Септимии указал на старика пака, — Но она будет не для нас, а для них. — Он обвел широким жестом все собрание. — Я был голосом для Тэн И, а старец будет голосом для меня.
— Они что, глухие? — не понял Арминий.
— У них есть два языка, — пояснил Септимии. — На одном говорят жрецы, и я обращался к жрецам на нем, поэтому только жрецы меня и поняли. Но остальные, по крайней мере, слышали, как звучит этот язык, а потому речь моя не показалась им чуждой, хотя они не уразумели ни слова. Меж собой они говорят на своем древнем языке, о коем я понятия не имею.
— Так что это за язык и почему он знаком тебе? — В Евсевии заговорил ученый. — Мне прежде не доводилось слышать такого.
— Это язык одного древнего гиперборейского племени, — объяснил Септимий. — Племени этого давно уже нет, но некогда оно главенствовало на севере. Знаки, начертанные на стенах усыпальницы, имеют тот же ключ, что и письмена, которые я нашел три года назад в скалах близ северного берега моря Вилайет. Они лишь немного изменены, а звуки, кои они обозначают, остались прежними. Я рискнул, и вот — удача!
— Теперь ясно, откуда взяли паки свое колдовство, — процедил Конан. О колдунах Гипербореи он тоже с некоторых пор думал не очень хорошо. — Не наговорил бы он своим людишкам лишнего, — кивнул Конан на пака, то шипевшего змеем, то щебетавшего, как птаха.
— А что ты наплел ему? — решил узнать Арминий.
— Я понял, что господина Тэн И они приняли за какого-то своего древнего героя, который похитил у Белых Колдунов зеленый камень, путешествовал далеко на север, не убоявшись покинуть пещеры, потом вернулся, основал Великий Канон и в конце концов куда-то исчез вместе с камнем, пообещав, как водится, вернуться опять. Я и объявил, что их великий герой — имя его я просто не могу произнести, для этого надо быть паком — вернулся и желает теперь помирить паков с людьми Верхнего мира, но прежде он должен победить Белых Колдунов.
— А это еще кто такие? — поинтересовался Кулан. — Гиперборейцы?
— Если бы! — воскликнул Септимий. — Тогда бы мы сейчас спокойно могли уйти отсюда и отправляться по домам! Белые Колдуны — те, кто сидит в горе и командует черным драконом. Великий Канон пал, жрецы это признают, и у них теперь нет никакой защиты, кроме стрел и осколков гиперборейских заклинаний, главного знатока коих мы только что благополучно убили.
— Мы забыли об Умберто, король, — напомнил Аврелий.
— Я никогда не забываю о друзьях, — жестко ответил Конан. — Но я предпочитаю прежде позаботиться о живых друзьях. Умберто будут возданы все заслуженные им почести.
В это время старый пак закончил свою речь со скалы, и живое желтое море ответило ему приветственным ревом. Жрец сошел со своего подиума и направился к людям. Паки расступались перед ним, давая дорогу. Убитых в свалке уже куда-то утащили. Слова Кулана о муравейнике подтверждались, дисциплина здесь была железная.
— Нам надо отдохнуть и похоронить Умберто, а заодно пусть покажут дорогу. Ну, и… поспособствуют, что ли, — напутствовал Конан Септимия, которому снова предстоял нелегкий труд переводчика.
Паки оказались народом куда более культурным, чем представлялось. Даже Майлдаф, с детства наслушавшийся о них кошмарных россказней, коим, впрочем, не слишком верил, нашел, что с ними можно иметь дело. Но вот их глаза!..
Эти глаза, что и говорить, отталкивали людей издревле, а в сочетании с необычными ритуалами паков служили столь серьезным основанием для неприязни, что пару тысячелетий назад сыграли роковую роль. При столкновении с древними горцами и киммерийцами паки были вытеснены в необитаемые горы и пещеры.
… Умберто похоронили здесь же, под скалой жрецов. У сотника не было ни родственников, ни жены. Дети, вероятно, где-то имелись, но бравый сотник ни с кем не обсуждал этот щекотливый вопрос, поэтому прийти на могилу было некому.
Саму могилу людям рыть не пришлось. Седовласому жрецу стоило свистнуть, как целый рой карликов с кирками и заступами слетелся под скалу. Через час все было готово. Умберто был митраистом, хотя обязанности прихожанина исполнял из рук вон плохо, но Евсевий, Аврелий и Тэн И соблюли все необходимые процедуры. Паки-каменотесы даже воздвигли над могилой тяжелую мраморную плиту и под руководством Евсевия и Септимия высекли на ней эпитафию, тут же сложенную Евсевием: «Он был доблестным рыцарем, и потому оплакан теми, кем был убит». Соответствовало ли сие действительности, неизвестно, но паки-жрецы имели вид вполне покаянный и скорбный.
Жили паки тем, что разводили овец, а также выращивали в искусственных прудах слепую, но крупную и вкусную подземную рыбу и собирали особый съедобный пещерный лишайник. У них были примитивные ткацкие станки и кузницы, руду они добывали в горных штольнях.
На ночлег людей устроили в традиционной для жилищ паков круглой камере, разгороженной на две
