уживались они вдвоем замечательно.
Гринсвельд и не подозревал, что мудрецы, днями и ночами сидящие над умными книгами, без труда определили бы это состояние как раздвоение внутреннего облика. Он и знать не хотел, что Гу не было, нет и никогда не будет. Он жил с ним, и с ним он уйдет на Серые Равнины — последнее пристанище всех тех, кто живет на земле.
…Опустив тяжелую башку, Горилла пробивал соединить осколки любимого бога. Он забыл на время о скором появлении здесь, в его владениях, мальчишки варвара и бродяги-шемита. Остыв после припадка безумия, он был пуст и сломан так же, как его несчастный Густмарх, чьи бесполезные и жалкие останки валялись сейчас у его ног. Как странно кончилось время, отпущенное им двоим небесами… Сам, своей волей и своей силой Горилла Грин оборвал нить собственной жизни… Разве мог он даже представить себе такое когда-то? Да что когда-то! Только сегодня утром!
В волосатой лапе его вдруг злобно сверкнул и тут же погас каменный зрачок… Гринсвельд затаил дыхание, надеясь еще раз увидеть этот блеск, но более ничего не произошло. Тогда он сел на пол, прижал к обвислым щекам глаз Гу, и отчаянно, дико завыл, подняв голову к завешенному паутиной потолку.
По винтовой лестнице спутники поднялись из подвала башни на первый этаж. Роскошная мраморная лестница, возле которой лежала груда каких-то осколков, шириной была почти во весь зал. У стен рядами стояли на подставках бронзовые светильники, все разного размера и формы: по всей видимости, Горилла натаскал их отовсюду, не особенно заботясь о красоте и симметрии. Чудесные мягкие ковры работы туранских мастеров устилали пол, но и они не сочетались между собою ни цветом, ни рисунком.
Пока Иава с благоговением рассматривал и зарисовывал в маленькую книжечку узоры витражей на единственном здесь окне, Конан внимательно осмотрел первый этаж, но не обнаружил никаких признаков маттенсаи. Не было здесь и следов хозяина, кроме, разве что, обломков статуи, невесть кого изображавшей при жизни. То, что разбил ее Гринсвельд, сомнений у варвара не возникало, ибо в Желтой башне жил он один: так сказал шемит, а тому так сказал Асвельн. На всякий случай Конан еще раз порыскал по залу, производя при этом шума не больше, чем кошка, и двинулся прямиком к лестнице, жестами объяснив Иаве свои намерения.
Нервы молодого киммерийца были натянуты до предела и чуть не звенели в вязкой тишине башни. Шемит, напротив, был спокоен и внешне и внутренне. Словно верного друга за спиной ощущал он все прожитые годы, весь опыт, накопленный им кропотливо за время странствий; он не рассказал Конану и самой малой части того, что случилось когда-то пережить, что посчастливилось когда-то узнать. Мечтая на склоне жизни вернуться в покинутый давно Шем, он так торопился жить, что успел очень многое — иные знаменитые мудрецы, сидящие в богатых дворцах в качестве советников, не знали столько, сколько простой бродяга, за двадцать лет исходивший чуть не все дороги на свете. Впрочем, Иава был вполне благородного происхождения и не менее благородного образования, но теперь это уже не имело никакого значения, ибо время стирает все, а образ жизни строит новое, так что сейчас Иава был только тем, кем был сейчас.
Поднимаясь по мраморной лестнице, он улыбался в спину мальчику, к которому привязался всей душой, и не сразу заметил то, что заметил Конан: огромную, покрытую черной шерстью обезьянью лапу со сморщенными пальцами и кривыми желтыми ногтями.
Горилла сидел в своем любимом кресле и ждал гостей. Он не прятался, но и демонстрировать себя не собирался. Кресло стояло почти против входа в зал; он не стал двигать его; он просто уселся поудобнее, прикрыл глаза, кожей чуя приближение варвара и его спутника. В душе его было по-прежнему пусто, но на Серые Равнины он уже не желал. Если это случится — пусть, но сначала туда должен отправиться этот киммерийский пес… Гринсвельд приподнял веки, хмуро посмотрел на входящих. На лице мальчишки он с удовлетворением заметил некоторую растерянность, зато шемит, против ожидания, ответил ему таким же твердым и угрюмым взглядом, и Горилла кивнул ему как старому знакомому, благодаря за этот взгляд. А в общем, он и есть его старый знакомый. Не он ли болтался в Ландхааггене лет так двадцать назад? И что он там делал? Ухмыльнувшись, Гринсвельд почесал под халатом могучую, хотя и поросшую жиром грудь и встал.
В первое мгновение Конан растерялся. Он ожидал увидеть обезьяну, он ожидал увидеть человека, демона, монстра — кого угодно! Горилла Грин обликом своим не подходил ни под одно из этих определений. Огромный, ростом чуть не на три головы выше варвара, с широкими мощными плечами, он словно являлся олицетворением силы. Квадратная здоровенная башка крепко сидела в плечах без участия шеи, которой просто не было. Низкий волосатый лоб в глубоких продольных морщинах с боков завершался шишками; нос — обыкновенный человеческий нос, чуть свернутый набок; под ним длинные толстые губы, обросшие не то бородой, не то той же шерстью, что и все остальное; скошенный, словно срезанный клинком подбородок упирается прямо в грудь, обрамленный вислыми щеками; близко посаженные глаза тускло поблескивают, и в них можно разглядеть…
Конан содрогнулся. Прежде он не видал ничего подобного. Окинув Гринсвельда одним быстрым взглядом, он словно споткнулся о его глаза, в которых было намешано столько всего, сколько вынести обычному человеку не представлялось возможным. Но Горилла и не был обычным человеком. Демон? Обезьяна? Монстр? Киммериец понял лишь одно: Гринсвельд был страшен. Безумием ли, кое явно таилось в черной глубине зрачков, силой ли, злобой ли — сейчас не стоило об этом размышлять. Но за девятнадцать лет своей жизни Конан не встречал еще подобного противника, а встретив, сделал шаг ему навстречу, выставил перед собою меч и ухмыльнулся.
Может быть, варвар и не сделал бы первого шага, памятуя о том, что воин должен уметь не только сражаться, но и вовремя дезертировать, прихватив добычу (в данном случае — маттенсаи), но, пораженный выражением глаз Гринсвельда, он снова оглядел его, вдруг заметив то, что сначала ускользнуло от внимания: шерсть, покрывавшая его всего, была аккуратно расчесана — как раз это обстоятельство, рассмешив, и вывело Конана из оцепенения.
Не прошло и трех вздохов с того момента, как спутники вошли в зал и увидели Гориллу, а киммериец уже наступал на него, двигаясь слегка вразвалку, расставив руки. В правой руке его был зажат меч, и на лезвии весело посверкивали огоньки от света таких же как на первом этаже бронзовых светильников.
Не принимая пока боя, Гринсвельд легко увернулся от стремительного выпада Конана, спокойно, не оглядываясь, прошел к стене и снял висящий на пестром ковре длинный двуручный меч.
— Конан! — резко крикнул шемит, с одним кинжалом кидаясь к Горилле.
Но было уже поздно. Неожиданный даже для такого бывалого воина, как Конан, бросок Гринсвельда и последовавший за ним удар, казалось, закончили еще не начавшуюся битву. Острие клинка вошло варвару глубоко в плечо; кровь хлынула потоком, струясь по мощной груди, стекая на прекрасный мозаичный пол.
В глазах Конана помутилось в одно мгновенье. Он качнулся, пытаясь зажать рану ладонью, медленно опустился на колени. Сквозь мутную завесу увидел он, как не спеша подошел к нему Горилла Грин, помедлил, разглядывая, потом хмыкнул и снова поднял меч. Пересохшие губы варвара прошептали проклятье; он заставил себя привстать и посмотреть в черные зрачки обезьяны так насмешливо, как только умел. Меч сверкнул в воздухе и с силой опустился.
Гринсвельд с недоумением смотрел на труп шемита, лежащий между ним и варваром. Он никогда не мог этого понять: сунуться под смертоносный клинок, занесенный над другим! Смешно.
Горилле и вправду стало вдруг так смешно, что он закинул башку и расхохотался. Все блики от светильников затрепетали в его глазах; обвислые щеки тряслись в такт раскатам смеха. Внезапно он замолк, откинул полу халата и провел пальцами по бедру. Кровь… Черная, вонючая, истинно обезьянья кровь — с отвращением подумал он и пнул тело шемита. Это он умудрился-таки задеть его своим кинжалом… Но рана неглубокая, да и не так-то просто проколоть шкуру демона.
Гринсвельд вытер кровь халатом, снова посмотрел на варвара. Тот лежал как будто недвижимо, но Горилле показалось, что ресницы его чуть дрогнули. Ухватив шемита за ворот куртки, он оттащил его подальше, чтобы тот не мешался под ногами, затем вернулся к Конану. Жаль, Густмарх не увидит, как он сейчас разделает человека…
Черные длинные волосы варвара разметались по красивому полу; кровь его, смешанная с кровью
