вывернутых ноздрей. Голова твари мотнулась, как у тряпичной куклы, и упала с глухим стуком. Глаза ее остекленели, тело обмякло.
— Кром! — пробормотал Конан. — Только не это…
Отпустив безвольно повисшую шерстистую конечность, он просунул руку под затылок существа. Жесткая шерсть, которой коснулись его пальцы, быстро пропитывалась липкой теплой влагой.
Конан отодвинул в сторону застывшее тело твари и разглядел в траве камень с черным расплывающимся пятном. Ухо варвара прижалось к мохнатой груди, но не услышало глухих толчков сердца. Киммериец в отчаянье смотрел на мертвеца. Теперь ничего не узнать. Хотя, если подумать… Колдун… без него тут не обошлось.
Вскоре огромные кулаки обрушились на медные ворота.
— Колдун, выходи! — гремел Конан. — Не прячься!
Сухая горячая ладонь легла на его плечо.
— Перебрал вина? — произнес иронический голос. — Или это музыка тебя так распалила? — Ужинали в тот вечер под меланхолическое пение свирели и звуки лютни, по-видимому, для того, чтобы заполнить долгие тяжкие паузы в несвязной застольной беседе.
— Вот! Гляди! — крикнул киммериец, выкинув вперед руку с амулетом, болтающимся на кожаном шнуре.
— Ты будил меня, чтобы показать эту безделицу? — презрительно скривился Симплициус.
— Это амулет. Я снял его с мертвого чудовища. А раньше он принадлежал лучнику с «Тигрицы».
— Ничего не понимаю.
— Не лги! Кушита превратили в косматую тварь. И не его одного, как видно.
— И ты подозреваешь меня? — Гандер помрачнел. — Что же, видно, придется все тебе рассказать.
…Рассвет застал Конана у реки. Варвар прятался в ветвях огромного дерева, как дикая кошка, поджидающая добычу у водопоя. Киммериец оседлал толстую ветку, которая протянулась над водой. На сгибе его локтя висела смотанная в кольца веревка.
«Ага, вот и они», — прошептал Конан.
Течение принесло несколько странных предметов, напоминавших сачки без рукояток. Назначение их не было тайной для киммерийца. Он накануне видел, как слуги Симплициуса ловят рыбу. Из одеревеневшего стебля лианы гнули обруч и подвешивали в чаще, где водились огромные пауки-птицееды. Насекомое опутывало кольцо прочными волокнами. Сетки из паутины с приманкой — рыжими муравьями — пускали по воде, а затем вылавливали ниже по течению вместе с рыбой, угодившей в сачок.
Появление обручей было сигналом: сейчас покажется лодка. Киммериец взял кольца веревки в правую руку и, слегка наклонив вперед корпус, изготовился к броску. Из-за излучины выскользнул легкий челн, которым правил юркий щуплый человечек, темноволосый и смуглый. Нос лодки поравнялся с укрытием Конана, кисть с веревкой стремительно описала круг и вылетела вперед. Вокруг шеи гребца захлестнулась петля. Человек захрипел, схватился за горло. Скрюченные пальцы пытались оттянуть удавку, но резкий рывок положил конец агонии. Обмякшее тело сползло на дно лодки.
Конан спрыгнул на землю, подлетел к берегу и ухватился за борт лодки, которую, на его счастье, отнесло к мелководью. Он оглядел мертвеца и удовлетворенно хмыкнул, увидев короткие ножны у пояса. Киммериец снял пояс со слуги, освободил его шею от петли, снова смотал веревку и кинул на дно лодки — еще пригодится, потом выбросил мертвое тело в реку.
Варвар хмурился. Происшедшее не доставляло удовольствия, но гандер вынудил его на убийство. «Нет-нет, я не могу дать ни лодки, ни оружия. Почему ты не хочешь оставить все как есть? Случившегося уже не исправить. Не сегодня-завтра ты покинешь остров, и все забудется». Что ж, можно обойтись и без помощи труса. Мщение свершится, чего бы то ни стоило. Кинув прощальный взгляд туда, где за деревьями стоял дом Симплициуса, Конан сел в лодку и оттолкнулся веслом от берега.
Сначала поток бежал между громадных платанов. Их рябые, в мраморных разводах опадающей коры стволы достигали необыкновенной толщины. Солнечные лучи свободно прокладывали себе дорогу сквозь скопления широких вырезных листьев. В пыльных столбах света носилась мошкара.
Конан опускал и поднимал весло почти бессознательно. Он снова мысленно переживал разговор с Симплициусом. В голове носились обрывки фраз. «Я нарушил последнюю волю наставника. Мне нет прощения… Я хотел забыть, но какая-то злая воля выжгла заклинание в моем мозгу… Я пытался занять свой ум другим, однако тайна разъедала его».
Киммериец поежился, припомнив глухое звучание голоса чародея, его мертвые, пустые глаза и тряску костлявых пальцев, которые силились удержать кувшин с вином. Рубиново-черная лужица растеклась по столу, словно кровь, скрепившая договор с Темными Силами.
От внезапного толчка лодка чуть не перевернулась. Варвар так глубоко задумался, что посадил челнок на мель. «Нашел время!» — выругал он себя, выгребая на глубину, и обвел взглядом берега. Все чаще попадались тинистые заводи, поросшие тростником. Вода стала бурой и мутной. Деревья — мрачные болотные кипарисы — стояли стеной, так что передвигаться в этих местах можно было только по воде.
«Он забрался в самое сердце болот, — всплыли в памяти слова Симплициуса, — и оттуда вершит черные дела». Похоже, тут начинаются владения ублюдка, который за все ответит. Сколько людей с «Тигрицы» угодили в его лапы? Что, если между ними была Белит? Конан стиснул зубы. Видит Кром, он посчитается с выродком, и никакая волшба его не остановит.
Что там бормотал Симплициус? «Тебе ничего не угрожает. Наложенное мной заклятие убережет от злых чар.
Он даже не ощущает твоего присутствия». Тем лучше… Значит, подобраться к логову будет легко.
Траурные кроны сомкнулись над рекой, образовав темный коридор. Бахрома седого мха свисала с веток. Кое-где из чернильной воды торчали искривленные корни. Тяжелый неподвижный воздух был насыщен удушливыми испарениями. Рядом с лодкой медленно и бесшумно проскользнул чешуйчатый зигзаг — тело водяной змеи.
Один вид гада, посвященного Отцу Тьмы, снова вызвал в памяти признания чародея: «Наконец я решился. В такую же ночь, как эта, я взошел на вершину горы и отыскал на небе кровавую звезду. А может быть, это звезда наконец отыскала меня. Нагой, как в час рождения, я пал ниц и молил об очищении. Звездные врата отверзлись передо мной. И два великих начала бытия вступили в спор. Они боролись в черной бездне надо мной и во мраке внутри меня. Сначала был хаос, сплетение двух вихрей. Потому они разорвали пополам мою душу. И нас стало двое. И каждому было дано свое: одному — Свет, другому — Тьма. Скоро нам стало тесно в одной скорлупе. Он переселился в новую оболочку».
Теперь многое прояснилось для Конана. Островом правили Двое. И ни один не мог взять верх, потому что это были половинки целого. Но судьба бросила чужака на чашу весов, чтобы возобладало угодное ей. Странное же орудие она выбрала… Киммериец, пожалуй, не стал бы влезать в чужую распрю, не коснись она людей с «Тигрицы». Ужасная участь Адьямбо взывала к отмщению. И Конан, блуждая взглядом меж черных стволов, тянувшихся вверх из топи, клялся именем Крома воздать за зло сторицей.
Болота кишели отвратительной живностью: пучеглазыми жабами, скользкими гадами и крокодилами, которые неподвижно лежали в смрадной жиже или карабкались на торчащие из нее корни. Неподвижные равнодушные глаза рептилий провожали утлое суденышко, которое стремилось к озеру, где обосновался владыка хляби.
