Конан кивнул, думая о своем. Они поднялись со скамьи и вышли из сада. Слуги, почтительно поджидавшие их у входа с горящими лампами в руках, засеменили впереди, указывая дорогу. Конан еще раз кивнул на пожелание Тай Юаня крепкого и легкого сна и ушел к себе. Драгоценная карта не давала ему покоя — никогда раньше он не видел ничего подобного. Поэтому, отобрав у слуги лампу, он захлопнул дверь своей комнаты перед самым носом опешившего кхитайца.
Тот повздыхал, потоптался у порога и, сетуя на поспешность молодых господ, пошел прочь. Его услужение у Конана было сущей каторгой — почетный гость не желал вечерних омовений в розовой воде, не желал грелки в постель, не желал церемонии Утреннего Поднесения Туфель. Это очень удивляло и огорчало старого слугу, но огромный северянин ничего не желая слушать, только рявкал время от времени: «Уйди, старик, целее будешь».
Сквозь резную дверь Конану были прекрасно слышны все вздохи и сетования приставленного к нему кхитайца. Он усмехнулся, заново подивившись, как сносит всю эту маяту Тай Юань, и пробормотал вслед удаляющимся шагам:
— Ничего, старше, потерпи. Завтра твои мучения кончатся.
Говоря это, он расстилал на прикроватном столике драгоценный свиток, намереваясь еще раз просмотреть предстоящий путь. Но тут послышалось шуршание шелка, и возмущенный голос Силлы поинтересовался:
— Чем это занят мой господин? Или он собирается последнюю ночь провести за чтением, а не в нагретой мною постели?
— Ну, уж нет! — отозвался Конан, стараясь, чтобы девушка не услышала в его голосе невольного раздражения: ночь была и в самом деле последней, негоже было пренебрегать ею. — Карты подождут.
— Сегодня я твоя последний раз, — прошептала Силла, ловко раздевая его. — Думай об этом, мой наездник. Думай о том, что за эти три ночи, обещай мне их боги еще раз, я отдала бы все сокровища мира — но отказалась бы от четвертой. Эта ночь — наша последняя ночь, мой повелитель, и я намерена употребить все мои женские силы на то, чтобы ты запомнил ее — и меня.
Он улегся рядом с Силлой на прохладные простыни — и Козочка с ликующим криком тут же оседлала его. Она была совершенно нагой, тело ее отливало темным золотом в свете масляной лампы.
Конан и в самом деле думал, что, наверное, больше никогда не увидится со своей строптивой девчонкой, дочерью и любовницей одновременно, и это придало их последней ночи вдвоем какой-то терпкий, чуть горьковатый привкус. Силла, взявшись исполнять обещанное, раскачивалась над ним в упоении атакующей кобры, глаза ее горели каким-то особым огнем, и Конан мог ясно видеть начертанное в них предсказание: «Ты не уснешь нынче, господин мой».
И все же они уснули, совсем под утро, с первыми трелями просыпающихся птиц. Конан не помнил ни самого сна, ни видений его — Тай Юэнь сам поднял киммерийца с первыми лучами солнца, пока все слуги еще спали. Уверенный, что так и не вздремнул, Конан выскользнул из объятий спящей Силлы и вышел вслед за князем.
Провожала их одна Фейра — не считая тех жителей Тай Чанры, чьи дела подняли их с постелей еще раньше, чем четверых путешественников. Закутавшись в простое покрывало, княгиня шла с ними до самой конюшни у городской стены, где уже ждали под седлами четыре жеребца, злые и дрожащие спросонок.
Заглянув в переметные сумки, Конан убедился, что Тай Юэнь позаботился обо всем. Еда и вино на пять дней, запас стрел в колчанах, длинные гирканские луки, притороченные к седлам.
Одеяла из драгоценной и редкой в этих землях верблюжьей шерсти, смена одежды — каждому по росту. Еще какие-то мелочи, не слишком нужные, но делающие дорогу легкой и приятной. Видя, как он разглядывает снаряжение, Тай не без гордости пояснил:
— Мы начали готовиться, как только ты объявил об отъезде. Вас собирала в путь вся Тай Чанра.
Сагратиус принялся благодарить князя в цветистых и туманных выражениях, Конан же только сказал Фейре:
— Береги мою девчонку! — и вскочил в седло.
— Или мальчишку, — тихонько сказала Фейра, но киммериец ее не услышал. Но когда четверо всадников, проехав лощину, выбрались на тропу под склоном горы, им еще ясно видна была светлая тоненькая фигурка, махавшая рукой от городских ворот.
Весь этот день они провели в седлах, неспешно следуя прихотливым изгибам горных дорог, местами больше походивших на козьи тропы. Лишь около полудня, когда жара стала невыносимой, они ненадолго остановились у быстрой горной речки — поесть и дать напиться лошадям. Дорогой Тай Юань рассказывал им о Лемурийских и Внешних островах — все, что знал сам, а знал он немного.
— Говорят, большая часть островов затонула во время Катастрофы, — говорил он, покачиваясь в седле. — И то, что теперь отделяет Лемурийское море от Великого Океана — лишь жалкие остатки. Городов там мало, в основном рыбачьи поселки — есть, впрочем два-три больших порта. Считается, что острова подвластны Императору, но я думаю, он там даже ни разу не был. Воевать там не с кем, жители занимаются рыболовством да промышляют жемчуг на Южных Отмелях. Все крупные города и поселки расположены ближе к западу, потому что с океана нередко приходит Неистовый Всадник.
— Это кто такой? — заинтересовался Сагратиус. По нему было видно, что он уже готов помериться силами с неведомым грозным опустошителем рыбачьих мирных деревень.
— Огромная волна, — ответил Тай Юань и удивленно взглянул на Конана, расхохотавшегося вдруг во все горло.
— Посмотри на его вытянувшуюся рожу! — все еще смеясь, сказал киммериец. — Клянусь протухшей печенкой Нергала, он уже примеривался, как бы свернуть той волне шею!
— Нет, нет, — поспешил уверить аквилонца кайбон. — Это всего лишь вода. Правда, она поднимается выше гор и удар ее страшен. Поэтому мало кто отваживается жить подолгу у восточных берегов. Но суда ходят и там — и купеческие, и рыболовные. Обычно Всадник приходит не один, а с землетрясением и бурей, так что опытные моряки всегда знают заранее о его приближении и успевают укрыться в безопасных западных бухтах. О Внешних же островах почти никто ничего не знает. Говорят, там до сих пор водятся морские чудовища, слепые и кровожадные, раз в столетие поднимающиеся из кромешной мглы глубин — на промысел. Это, конечно, легенды. Но случалось, что корабли пропадали в спокойном Лемурийском море без вести — и в бурю, и в ясную погоду. Встречаются там и пираты.
— Об этом я знаю, — сказал Конан. — Сам плавал как-то на пиратской посудине. Нужно мне было одного друга проводить — вот мы с ним и захватили тот корабль. Так что воды эти я немного знаю.
Киммериец говорил о своем путешествии с Рана Риордой, Небесной Секирой. Они вместе вырвались из плена стигийского подземелья. Конан за свое освобождение взялся доставить древнее оружие на легендарный материк My, где по утверждению духа секиры еще жили прямые потомки атлантов.
Ибо Рана Риорда был стар. Вернее, не стар, а древен — по виду оружия можно было предположить, что оно только-только вышло из рук кузнеца. Отец Гидалла, полубог, мастер и провидец, выковал ее из небесного камня еще до Катастрофы. С секирой Конан пересек все южные моря и, в конце концов, достиг неведомых берегов. Там он оставил Риорду лежать на белом алтаре, а сам вернулся в Хайборию. Тогда киммериец думал, что достиг самой крайней, самой отдаленной земли. Но, если верить Юлдузу, была где-то земля еще дальше.
Заночевали они в маленькой банановой рощице, а наутро снова двинулись в путь. Дорога, теперь широкая и наезженная, отлепилась наконец от скалы и шла сквозь влажные, полные звуков и запахов джунгли. Наконец лес оборвался, а перед путниками раскинулась широкая горная долина, прорезанная, словно рекой, огромным трактом — Старым Военным Путем.
— Ну вот, — сказал Тай Юэнь. — Здесь мы с вами расстанемся. — Зная, как тягостно бывает прощание, особенно для тех, кто привык скрывать свои чувства, он весело выкрикнул: — Счастливого пути! Да хранят вас Митра и все светлые боги! — И, повернув коня, нырнул обратно под темный полог леса. Трое спутников едва успели крикнуть ему слова прощания — уже вслед.
Конан пришпорил своего жеребца, и тот пошел легкой рысью вниз по склону, туда, где дрожало пыльное марево над Большой Дорогой. За ним, не отставая ни на шаг, ехал Сагратиус и разглагольствовал:
— Сколь приятно в этой непросвещенной стране слышать Имя Солнцеликого! Это говорит о том, что беседы мои с князем — а мы подолгу беседовали с ним о таинствах и милостях Пресветлого — не пропали
