легко пережил бы. Но дело было серьезнее. Темный дух, хорошо знакомый староверам со времен Никона, выглянул из-под революционной маски Советов. Мрачный лик. Первая Россия, привычный мертвенный свет в глазах воевод, жандармов, теперь-комиссаров.
'Мы стоим вплотную к точке полуночи. А может быть, еще нет. Всегда это 'еще нет'.
Так писал Хайдеггер. Его отношения с национал-социализмом структурно напоминают отношения Клюева (и, вообще, русских национал-большевиков) с Советской властью. Начальные энтузиазм, ангажированность и солидарность сменяются сомнениями, подозрениями, отдалением. Хайдеггер никогда публично не осудил нацизм. Это знаменитое 'молчание Хайдеггера'. Клюев также никогда не осудил бы Революцию. Если хорошее проявилось как не очень хорошее, это еще не означает, что плохое было не таким уж плохим. Петербургская Россия аномалия в священной истории нашего богоносного народа. В этом нет никаких сомнений. Кто думает иначе — в Баден-Баден. В Галиполь. Шоферами, князьями, джиголо. Vite, mesdames et messieurs!
Мировоззрение пророка Святой Руси глубоко и сложно. Но постигать и расшифровывать его надо не в свете современных плоских политических или литературоведческих штампов, а исходя из той реальности, от имени которой он выступал и чьим выразителем являлся.
Вторая Русь. Она никуда не делась и сегодня. Так же напитанная нездешней тоской, такая же нежная, ужасающая, жестокая и святая. Так же зовет она красками захватывающей дух русской осени, также торжествует величием белой русской зимы, так же пугает роскошью русского лета и зеленой яростью русской весны. Святая Русь стучит в наше сердце. Не официальная, не городская, не сиюминутная, не цивилизованная. Не «советская», но и не «демократическая». Клюевская. Смазанные русские лица… Татарщина… Пространство… Не фокусирующийся взгляд… Размытые мысли… И только эта страшная необъяснимая тяга… Сквозь тела и звуки родной речи…
Наша Белая Индия.
Наш Рай.
418 МАСОК СУБЪЕКТА
'72. У нас больше нет места в этом мире, где сердца людей ожесточились подобно железу или подобно цементу мертвого храма.
72 . Чем более жестокими и дикими они будут, тем больнее будут им пытки и тем совершенней перемелет их смерть.'
1. Два постмодернизма
Постмодернизм не есть нечто фиксированное и строгое, раз и навсегда данное и описанное. Речь идет лишь о прогрессивном осознании исчерпанности ценностных систем и художественных методов, свойственных эпохе «модерна». Постмодернизм единодушен в отрицании модернизма, в попытке его преодоления, но там, где речь заходит о новом, альтернативном утверждении, это единодушие мгновенно пропадает. Одни постмодернисты целиком наследуют сам дух 'нового времени', видя в постмодерне только новый (хотя и особенный) этап непрерывного культурного развития. Но есть и иные носители того же постмодернистского импульса, понимающие, однако, постмодернизм как конец целого периода в цивилизации, связанного с 'новым временем', как внезапно открывшуюся возможность обратиться (пусть в новой форме) к тем реальностям, на отрицании которых базируется эта цивилизация. Постмодерн — в своем сарказме и осмеянии серьезности авангардистской рефлексии — делает возможным духовную реабилитацию «премодерна», т. е. мира традиции, со свойственными ему культурой, аксиологией, этикой и т. д. Иными словами, можно определить этот второй вариант постмодернизма как разновидность Консервативной Революции…
Сергей Курехин, безусловно, принадлежал к этому консервативно революционному направлению.
2. Поп-механический 'тоталитаризм'
Курехин собирает в своей «Поп-механике» практически все виды искусств — балет, музыку, мелодекламацию, цирк, театральные постановки или кукольный театр, эротический перформанс, живопись, декоративное искусство, кино и т. д. Причем, такое слияние разрозненных элементов проходит сквозь все его творчество — с навязчивостью, подчеркивающей неслучайность, глубинную обоснованность метода для самого художника. Кажется, что мы сталкиваемся с настоящим хаосом, с тотальным синкретическим смешением всех стилей и жанров в странном полусмешном-полусумасшедшем представлении (в котором непонятно, когда весело хлопать, а когда мрачнеть). На первый взгляд, такое смешение — чистый авангардизм, т. е. шаг
В этом стремлении к тотализации творчества — объяснение последних увлечений Сергея. Те, кто не поняли смысла этой ориентации, видимо, никогда всерьез не задумывались над сущностью того, что он делал и раньше. В противном случае, обращение к политике, геополитике, эзотеризму не воспринималось бы как нечто странное, «скандальное». Экспансия за пределы жанровой ограниченности, некоторый постмодернистский «империализм» в искусстве логично перетекли в область политического, где оперируют с особенно большими величинами — историей, социальными учениями, массами. Естественно, что «империалиста» в творчестве более всего привлекает евразийский масштаб в политике, а стремление к пределам в искусстве естественно трансформируется в увлечение политическим радикализмом…
3. Скоморохи — жрецы премодерна
Если в отношении «модерна» смешение всех видов искусства (шире, культуры) в нечто единое является, действительно, новым и беспрецедентным, то в более широком историческом контексте все
