Проклятие двух Мадонн

– Ну, хотелось бы, конечно, денег, но вообще я по другому вопросу.

– Тогда Александра? Дед знает, что делает, я здесь ни при чем!

– Не ори. – Машка поморщилась и, вцепившись в руку, потянула за собой. Подобное поведение было столь неожиданно и нехарактерно для нее, что Игорь не стал сопротивляться.

В старой, полуразваленной беседке, оплетенной мягкими листьями хмеля и тонкими стеблями повоя, было сыро и темно, ранним цветком белело пятно бабочки, скрипели подгнившие доски, зияло пятно неба в провале крыши. Беседка осталась неудачным памятником чьего-то временного увлечения столярными работами. Когда-то она была хороша и, несмотря на некоторую тяжеловесность исполнения, по-своему красива, но стояла чересчур далеко от дома и поблизости от комариного пруда, потому особой популярностью не пользовалась – кровососы да сырость – и тихо приходила в запустение.

– Ну что ты так смотришь? – в полумраке лицо Марии кажется мягче, легче, женственней. Последнее определение ей наверняка не понравилось бы, и Игорь молчит.

– Решил, будто у меня с головой не все в порядке? Тут у всех не в порядке, я – единственный нормальный человек, а поговорить хотела как раз о Любаше. Ты знаешь, что она квартиру продала?

– Что? – Игорь был удивлен.

– Да, продала. Поэтому и живет здесь, вроде как в гостях, а на самом деле пойти некуда. – Маша, не заботясь об одежде, села на грязную лавочку. – Я тебя поэтому сюда и потащила, мало ли… услышит кто.

– Кто? Нету никого.

– Ага, как же. Танька притащилась. И жена твоя с маменькой… и эта… невеста новоявленная, о которой ты разговаривать не хочешь. Понимаешь, дело такое… непонятное. – Она ладонью стряхнула со скамейки грязь и мелкие щепки. – Я потому и говорить никому не хочу, ну, Любаше и без того достается, а еще история эта… я сама толком не знаю, слухи одни. Ну в общем, получается, что она денег одолжила, вроде как свою линию одежды выпустить собиралась.

– Любаша? – Игорь тоже присел. Скамейка сырая, дерево чуть просело, затрещало угрожающе, но выдержало.

– Ну да, Любаша… она старая уже для модели, в ее возрасте ты либо на вершине, либо пробиваться смысла нету. А уходить ей некуда, вот и решилась на авантюру. – Мария достала из кармана пачку сигарет. – Будешь?

Игорь вежливо отказался, Машкин нарочито-крепкий табак драл горло и вызывал приступы дикой жажды.

– Короче, ей предложили поучаствовать… она ж почти художник, рисует классно, я ей сама пару раз для журнала заказы делала. Ну и вкус в меру пошлый, как раз в общую струю вписывается… короче, она решила, что сможет, тем более не одна, еще одна девица, которую муж раскручивать брался, только у той, кроме связей, ни вкуса, ни умения…

Машка затягивалась глубоко, точно опасалась упустить хоть каплю синего горького дыма.

– А поскольку дело общее, то с Любаши пай требовался, эта дурочка и влезла, квартиру заложила…

– Ее кинули, – Игорь осторожно оперся спиной на порядком подгнившую деревянную решетку. На место давешней злости пришла усталость: еще одна проблема… когда же они закончатся. Бросать Любашу некрасиво, но, Господи, неужели нельзя было посоветоваться? Неужели сложно взять телефон и набрать номер? Спросить?

– Кинули, – с тайным удовлетворением в голосе подтвердила Мария. – Оформили дело на компаньонку, зарегистрировали марку, а Любашу, когда начала долю требовать, вон выставили…

– И ты молчала?

– Я? Да я только пару дней назад узнала! Она ж, как партизанка, никому ни слова, ни намека даже! Все пыталась доказать, что самостоятельная… додоказывалась. – Машка таки закашлялась и, бросив окурок на землю, раздраженно наступила на него ногой. – Думаешь, я злорадствую? Или завидую? Да мне ее эксперименты вот где сидят, – она провела ребром ладони по горлу. – Я боюсь, что Дед ее прибьет… или не Дед. Нервы у нашей девушки стальные, и фантазия богатая.

– В смысле?

– Игорь, ну ты ж не тупой, – Машка перешла на шепот. – Ну подумай, теперь ее все жалеют, Дед от испуга надышаться не может, простит и квартиру, и авантюру… и денег даст.

– Ты хочешь сказать… – предложение выглядело настолько бредовым, что в голове не укладывалось.

– Я хочу сказать, что на нее очень удачно напали. И спасли тоже удачно. В самый, так сказать, последний момент… красиво, почти как в кино. Только, Игорь, в жизни, как в кино, не бывает…

Из щели между досками выползла черная жужелица и, настороженно пошевелив усами, поспешила спрятаться обратно.

И голова снова разболелась, наверное, от дыма… у Машкиных сигарет отвратительный запах.

Страшно. До чего же страшно. Темнота прорисовывает рельефы, выпускает звуки на волю, населяя окружающий мир голосами, в коих нет ничего человеческого. Хрустнула под ногой ветка, будто вскрикнул кто-то, в ответ из глубины сада застонала, заплакала птица, капля воды громко разбилась о зеркало лужи.

Что она делает? Господи, если матушка узнает… или отец… или кто-нибудь. Безумие. Еще не поздно вернуться, отступить, Дмитрий поймет, но… Настасья не была уверена, что, вернувшись, поступит правильно. С точки зрения приличий и морали – безусловно, но сердце-то стучит, рвется, жаждет любви, чтобы, как звезда, сорвавшись с небосклона белым огнем, упасть в его ладони. Вот он, шанс вырваться на волю из душной клетки условностей, и нужно-то всего-навсего немного смелости, ведь прежде, бывало, не раз и не два Настасья представляла, как убегает из дому, делает нечто невозможное и прекрасное, отчего все вокруг замирают в ужасе и восторге.

Узнай маменька, восторг вряд ли испытает, скорее ужас. Задетая ненароком ветка обрушила на Настасью холодный дождь, а высвеченные луной тени змеями расползлись в стороны.

Дмитрий сидел в беседке, прислонившись спиной к влажному дереву, и Настасья поначалу решила, что он спит, и даже обиделась – столько страху перетерпеть и…

– Звезде достало смелости прийти? – Тихий голос Коружского великолепно вписывался в мягкую тишину ночи. – Надеялся, но с каждой минутой надежда таяла. А ты пришла.

– Пришла, – страх с новой силой вспыхнул в душе, подгоняя и без того неспокойное сердце. Бежать и немедля, пока не поздно, пока… Настасья сделала шаг навстречу. Еще один, по белой дорожке, вычерченной лунным светом на полу.

– Доверчива.

– А разве это плохо – доверять кому-то?

– Смотря кому, – отозвался Дмитрий.

– Вам…

– Не знаю. Порою сам себе не верю и не могу понять, будто проклятье какое-то тяготеет, живешь, другие думают, что счастлив, ведь у тебя есть все: деньги, имя, положение… свобода. С одной стороны, я более свободен, чем тот, кто денно и нощно вынужден работать, чтобы прокормить семью. С другой… будто в клетке заперт, вызолоченной, связанной из пут приличий и условностей, поддерживаемой строгими правилами, преступить которые невозможно. С третьей… я сам не ведаю, чего желаю, может, оттого все и кажется таким унылым?

Настасья слушала, каждое слово было отблеском ее собственных бед, которые сестра, да и маменька, почитали надуманными, не понимая и не пытаясь понять.

– И звездам тесно на земле. – Дмитрий взял ее руку и стянул перчатку, прикосновение кожи к коже было обжигающе-непристойным и… чудесным.

– Ваш страх – голос благоразумия, позволяющего выживать и приспосабливаться к тому миру, в котором суждено было родиться. Ваше желание вырваться из этого мира – безумно, но вы здесь, со мной, наперекор всему. Еще есть время убежать… выбрать.

– Я… я выбрала. – Настасья попыталась унять дрожь в коленях. И все не то, не так, в голове сумятица, а тело плавится истомой, будто лунный свет, проникший в кровь, взбудоражил, вызвал к