Коннован
— Все хорошо, хорошо… — он повторял это как заведенный, а я пыталась вывернуться, выходило, правда, плохо — Серб тяжелый, как бык и такой же сильный. Рубашка трещит по швам. Ну сукин сын… убью. Или хотя бы попытаюсь.
Ударить снизу, когтями по глазам, но Серб, перехватив руку, выворачивает ее так, что на глаза наворачиваются слезы.
— Сломаю, больно будет, — он говорит это спокойно, даже буднично, и руку не отпускает. Ему нравится осознавать собственную силу.
— Ты сукин…
Удар по губам и вежливая просьба:
— Не говори так. Женщина не должна ругаться. Женщина должна знать свое место и тогда все будет хорошо.
Все будет хорошо, если я дотянусь до сабли, где же она… слева где-то. Рука скользит по камням… пол. Стена. Где сабля?
Вот… пальцы касаются металла… далеко… нужно чуть ближе подвинуться, но как? Тянусь. Ближе, еще немного ближе, еще… зацепить, подтянуть… ухватить поудобнее и… в висок. Промахиваюсь, Серб успевает отскочить и, не позволяя подняться, бьет ногой, к счастью удар приходиться по ребрам…
Ну уж нет, оружие я не выпущу.
— Стой! — Серб с кошачьей ловкостью уклоняется от ударов. — Да успокойся же ты… все, финал. Поиграли и хватит.
— Я тебя убью…
— Да ладно тебе, не психуй, — Серб медленно отступал к выходу, подняв руки вверх. — Кисуля, ну зачем по пустякам-то нервничать? Брось саблю, будь хорошей девочкой…. ну кто мог предположить, что ты такая недотрога…
Сукин сын. И рубашку порвал. Почему-то больше всего меня злила именно порванная рубашка, а не тот факт, что меня только что едва не изнасиловали.
— Конни, меня твое молчание напрягает, — Серб остановился и опустил руки. — Ну ничего же не произошло, я просто подумал, что ты не будешь против…
— Тогда какого черта ты… не остановился? — в голосе неприятные визгливые ноты. Нужно успокоиться и взять себя в руки. Ведь на самом деле ничего страшного не произошло.
— Ой, кисуля, если бы я все время обращал внимание на женские капризы, то…
— То что?
— Ничего, — он пожал плечами. — Кстати, а ты всегда с саблей в обнимку спишь? Кстати ты сейчас похожа на кошку, на которую ведро кипятка выплеснули. Скажи «мяу».
Он еще и издевается.
— Кисуль, будь паинькой, улыбнись и скажи, что не сердишься. Ты же не сердишься?
— Иди к черту.
— Ну вот, уже отвечаешь… оружие убери. Да ладно тебе, Конни, ты меня не убьешь, сразу, может, и решилась бы, а теперь… убивать безоружного подло. Хорошие девочки так не поступают. А вообще, может, передумаешь, а? Я ведь тебе нравлюсь, признайся. — Серб шагнул вперед. — Ну, не надо смущаться… у тебя было столько возможностей избавиться от меня, а ты упрямо их игнорировала. Почему? Потому…
— Еще слово и я отрежу тебе уши. Сначала уши, потом голову. И будь добр, отойди от меня.
— Куда? — Серб послушно остановился.
— Вон туда, — я указала на самый дальний угол, счастье, что пещера большая. Теперь дождаться заката и уйти прочь, подальше от этого психа, лучше уж одной, чем с союзником, от которого не знаешь, чего ждать.
— Смотри, жалеть потом будешь.
Время до заката тянулось медленно, Серб лежал, заложив руки за голову и нарочито бодро насвистывал песенку. Час насвистывал, другой, третий… от этого фальшивого свиста ломило виски, хотелось взять камень потяжелее и запустить в свистуна, возможно именно этого он и добиваелся. Поэтому молча перекладываю вещи в своем рюкзаке, вещей мало, а рюкзак до того грязный, что прикасаться противно. Ну да хоть какое-то занятие. А вот дыру зашить нечем.
Наконец, Сербу надоедает свистеть и он задает вопрос.
— Эй, все еще злишься?
Злюсь, вернее, не столько злюсь, сколько мечтаю убраться подальше отсюда.
— Давай мирится, а? Ну скучно же одной будет, честное слово. На третий же день завоешь. Сначала вроде ничего, тихо, спокойно, но однажды эта тишина начинает с тобой говорить. У нее мерзкий голос, иногда два или три, сидят в твоего голове, перешептываются, тебя же обсуждают, а ты не можешь ни заткнуть, ни сбежать.
— Ты безумен, Серб. Ты сам не понимаешь, насколько ты безумен.
— Я понимаю. В том-то и дело, кисуля, что я прекрасно все понимаю, но от этого только хуже. Я не хочу быть психом, я хочу, чтобы эти голоса в голове заткнулись раз и навсегда, а ты не желаешь помочь. — Он садится, вытягивает ноги вперед, и свободного места в пещере становится мало. На черных подошвах мутными пятнами выделяются шляпки гвоздей, носки кованые, на каблуках шипы. — Я ведь обрадовался, когда нашел тебя, думал, станет легче, а оно только хуже. С каждым днем хуже. Оттолкнула… теперь они говорят, чтобы я тебя убил. Это будет справедливо, правда? Но я не слушаю.
Серб подвигается ближе.
— Ну послушай же, в конце-то концов, я тебе тоже нужен. Ну куда ты одна? Ты же ни черта здесь не ориентируешься, сдохнешь в первый же месяц… я больше не буду, честное слово! Вот хочешь поклянусь? Чем угодно поклянусь, только не бросай меня. Не здесь, Коннован… ну, хочешь, на колени стану?
Он и вправду встал на колени, и вполне вероятно, что в данный момент времени Серб искренне раскаивался и верил в то, о чем говорил, но не верила я. Ни единому слову не верила.
— Пожалеешь ведь, — Серб нервно улыбается.
— Иди к черту.
Вальрик
Через открытое окно виден кусок неба: чернота украшенная звездой-снежинкой. Правда, в отличие от снега звезда не тает.
— Не туда смотришь, — замечает Карл. Он сидит спиной к окну и вроде бы смотрит в бумаги, но каким-то непостижимым образом умудряется видеть все, происходящее вокруг. Интересно, когда Вальрик станет да-ори, он тоже так сможет?
— Умение видеть зависит не столько от расы, сколько от внимательности того или иного индивидуума, — Карл, дописав фразу, откладывает ручку в сторону. — Предупреждая вопрос: читать мысли не умею, просто некоторые вопросы задают настолько часто, что начинаешь их угадывать. Значит, решение принято?
— Да. Я согласен.
— Звучит почти «я согласна». Не обращай внимания и не обижайся, со временем юмор приобретает специфический оттенок. Надеюсь, подумал ты хорошо.
— Да.
— Что ж… в таком случае. Один небольшой эксперимент, просто, чтобы рассчитать время, которое понадобиться, все, конечно, очень приблизительно, но все же.
— Много слов.
— Даже так? — Карл улыбнулся и, жестом указав на стоящее в углу кресло, велел. — Садись туда.
Вальрик сел, кресло было жестким и не слишком удобным, да и появилось только сегодня.
— Посмотри мне в глаза. Да вот так, постарайся не моргать.
Глаза у Карла черные, чуть раскосые к вискам, а ресницы короткие, густые, только цвет непонятный, вот у Коннован ресницы бледно-пепельные, когда-то Вальрик очень хорошо рассмотрел и ресницы, и глаза… мысли текли плавно, лениво, мысли убаюкивали, и Вальрику очень хотелось зевнуть. Но это было бы не
