Снова холод. Вода поднялась до подбородка, чтобы дышать приходится задирать голову вверх. Задираю. Дышу. Руки совсем занемели, и я не понимаю даже, получается ли расшатывать саблю или мне только кажется, что лезвие движется. Плачу. От отчаяния, безнадежности и нежелания умирать. Умирать страшно.
И больно.
У воздуха привкус крови. Ну же, еще немного…
Помогите… Рубеус! Пожалуйста, ты же…
Мысли путаются. Он обещал, что не будет больно, почему тогда… не отзывается… слышит, я знаю, что слышит… молчит…
— Не спи… — теребит голос. — Нельзя.
Нельзя спать. Сон — это смерть.
Все-таки у меня получается. Лезвие резко идет вниз, потом в сторону и, разрывая тело — уже не больно, уже как-то все равно — падает. А я не знаю, что делать дальше… перевернуться на живот… ползти… руками в землю — когти скользят по грязи, цепляться здесь не за что, а встать никак, ног вообще не чувствую. И с глазами что-то не то… болото в глазах, серое дрожащее болото. Это неправильно.
Нащупать, вцепиться — если в траву, то можно, главное, захватить пучок побольше — и вперед. На вдох — отдохнуть, на выдох — руки вперед и новый пучок.
— Раз, два, три, четыре, пять… вышел зайчик погулять… — этот голос идет за мной, подстегивает, подгоняет, не дает провалиться в беспамятство. Я ненавижу голос, как ненавижу холод, боль и собственную беспомощность.
— Вдруг охотник выбегает… прямо в зайчика стреляет…
Дышать становится немного легче, это значит, что скоро дождь прекратиться и… дождь никогда не прекращается днем, только ночью. Но дождя вообще не должно было быть, желтая звезда… я не видела ее…
Отдельные холодные капли скатываются по коже.
— Пиф-паф, ой-ёй-ёй… умирает зайчик мой. — Ребенок наклоняется близко-близко, я ощущаю чужой запах, чужое дыхание, чужое присутствие… Я не хочу умирать, но пучок мокрой травы выскальзывает…
Скоро рассвет. Снова рассвет… Пожалуйста, кто-нибудь… Я не хочу умирать.
Глава 5
Фома
По ту сторону Каменных холмов шел дождь, причем такой, которого Фоме прежде видеть не доводилось. Тонкие нити воды тянулись с мутного низкого неба к земле, создавая в воздухе сплошную серую пелену, причем пелену, наполненную звуками. Она вздыхала, совсем как человека, хлюпала, потрескивала, стонала, звала… Тяжело. И одежда, соприкоснувшись с водяными нитями, моментально намокла, набухла, приобрела характерный запах плесени.
Караван двигался вперед медленно, повозки то и дело застревали в размокшей, размякшей земле. Приходилось толкать, ноги скользили по длинным хвостам полусгнившей травы, руки от соприкосновения с металлическим бортом сводила судорогой от холода, а любое физическое усилие вызывало приступы тошноты. Но Фома все равно был рад, он чувствовал себя полезным.
— И часто тут такое? — Разговаривали в дожде шепотом, точно боялись потревожить эту почти живую пелену воды.
— Не знаю, на моей памяти ни разу не было.
Дышать приходилось носом, стоило открыть рот, и Фома начинал захлебываться. Впереди дважды мигнул желтый глаз фонаря, что означало остановку. А чуть позже из серой пелены дождя вынырнул Рук и недовольно буркнул:
— Фома, тебя Януш зовет, и побыстрее давай.
Януш, как и все в караване, был мокрым, но при этом улыбался, радостно, почти счастливо, будто всю жизнь мечтал попасть в эту непроглядную серую пелену дождя.
— Привет.
— Добрый день, — Фома не был уверен, что сейчас именно день: пространство вокруг оставалось в равной мере серым и мокрым вне зависимости от времени суток.
— Садись, поговорить с тобой хотел.
— О чем? — мокрый коврик, мокрое железо, мокрый хлеб в мокром кармане. Даже укрытый под полупрозрачным колпаком огонь умудряется выглядеть мокрым, хотя подобное невозможно по определению.
— Просто говорить. Ты забавный человек, Фома, интересный, столько всего видел, столько всего испытал, почти сошел с ума, но сумел вернуться. Ты пришел не из этого времени, но окружающий мир воспринимаешь, как данность. Ты общался и с вампирами, и с танграми, пересек Проклятые земли…
Голос Януша убаюкивал, а в серо-голубых глазах появилось знакомое уже выражение участия, смешанного с любопытством.
— Расскажи.
— О чем? — Фома и не пытается сопротивляться, ему почти так же хорошо, как в бело-лиловом облаке… облака — обман, а Януш настоящий.
— Почему здесь останавливаются часы? Почему, если верить компасу, то каждый день север перемещается в другое место? Почему нет разницы между днем и ночью? И почему я слышу чей-то зов, но не могу понять, кто и зачем зовет?
— Не знаю.
— Подумай, Фома, это очень важно, — голос вкрадчивый, но серые глаза смотрят строго, требовательно. Они ждут ответа, и отказа не примут. А Фома и вправду не знает.
— Хочешь пойти со мной?
— Куда?
— Вперед. На разведку. Мы ведь не можем привести караван в засаду, правда, Фома?
— Правда.
— Вот и хорошо. Тогда пошли.
— Сейчас?
— А когда? — Удивляется Януш. — Конечно сейчас, вон, и небо, кажется, светлеет. Как ты думаешь, этот дождь закончится когда-нибудь?
И Фома снова не знает, что ответить. Наверное, закончится: водяные нити, связывающие небо и землю, стали совсем тонкими, хотя, может, это всего лишь галлюцинация. У него ведь случаются галлюцинации, просто Януш не знает, иначе не взял бы с собой. Идти мокро и скользко, трава размокла, растянулась по земле, образуя скользкую, буроватую кашу. Несколько десятков шагов, и караван остался позади, а Януш идет себе и идет, уверенно, точно видит перед собой совершенно конкретную цель. Фома же видит лишь черную куртку с тремя желтыми полосками на погонах и старается не отставать, он не уверен, что сумеет найти обратную дорогу.
Дорог здесь вообще нет, а понятия «вперед» и «назад» весьма условны. Нога проваливается в яму, и Фома, не сумев удержаться на ногах, падает. Бурая холодная грязь моментально липнет к одежде, теперь придется чистить.
Воздух отвечает печальным вздохом, от которого мурашки бегут по коже. Все-таки жутко здесь.
— Эй, Фома, ты где там? Иди сюда, тут есть кое-что интересное.
Януш сидел на корточках и рассматривал что-то лежащее на земле, на лице его застыло выражение искреннего детского любопытства.
— А я думал, что только людей могу слышать… ты же видел вампиров, верно? Это он, да?
Черные когти и черные пальцы, в бурой грязи, черная обгоревшая кожа и белые волосы, слипшиеся тонкими сосульками…
— Она. Ее зовут Коннован.
