Напиваться Рубеус не собирался, всего лишь несколько глотков, для храбрости.
Анке, негодующе заклекотав, подставил-таки спину и резко, словно желая наказать не совсем трезвого седока, рухнул вниз.
Коннован
Чертово совещание затянулось. Не понимаю, зачем вообще оно нужно, можно подумать, кому-то станет легче, если я озвучу наши проблемы вслух, причем, первая из них — перемирие, объявленное и никак не наступающее. Бомбардировки убивали надежду, и люди злились, люди цеплялись, каждую чертову секунду прислушивались к тому, что происходило снаружи, любая пауза в обстреле — десять минут, пятнадцать, полчаса — воспринималась как подтверждение того, что вот сейчас все прекратиться.
Не прекращалось, взрыв, удар, судорожная дрожь слабеющих переборок и белая пыль штукатурки… давно ей пора было осыпаться, а она все падала и падала, раскаляя и без того раскаленные нервы. Сколько еще они выдержат? Недолго, максимум пару недель, а потом либо треклятое перемирие наступит, либо меня ждет бунт.
— А я считаю, что сворачивать нужно вторую и одиннадцатую линии, — старший мастер Шарох повторял эту фразу раз, наверное, десятый, не желая понимать, что ни вторую, ни одиннадцатую, ни какую-либо другую линию сворачивать я не собираюсь. Во всяком случае до тех пор, пока не получу соответствующий приказ.
— Или третью? Нет, начинать лучше всего со второй…
Умру. Сначала окончательно сойду с ума, а потом умру.
— Вы должны потребовать разъяснений…
Это я тоже слышала. Очередной взрыв, мелкая дрожь по стене, трещина в краске расползается, а на стол привычным дождем оседает мелкая белая пыль. Твою ж мать…
— Твою ж мать! — повторяет вслух Брик, отряхивая рубашку, чище не стало, этот жест — скорее дань накопившемуся внутри напряжению.
— Твою ж… — повторяет он, когда распахнувшаяся от мощного пинка дверь с грохотом ударяется о стену. — У кого там шило в ж…
Брик не договорил, а я поняла, что к уже существующим проблемам добавилась еще одна. Рубеус. Какого лешего он здесь делает?
— Всем п-привет… Коннован, я за тобой, собирайся.
— Куда?
— Туда, — он ткнул пальцем в потолок и пригнулся, когда технозверь вздрогнул, пропуская сквозь себя очередную взрывную волну. — Пошли.
Он же пьян… он до такой степени пьян, что на ногах с трудом держится. Взгляд блуждает по комнате, и чтобы не встречаться с этим взглядом, Брик почти сполз под стол, а люди уткнулись в бумаги.
— Это кто? — Рубеус оперся о дверной косяк. — Что они тут делают?
— Они тут работают.
— С тобой?
— Со мной… — черт, нужно увести этого идиота, пока беды не случилось. Только бы драку не затеял… — пойдем.
Я взяла его за руку, боже мой, насколько он изменился за этот месяц, да что там наверху происходит? Худой, изможденный, больно смотреть… улыбается. Сумасшедший.
— Я по тебе соскучился, — сказал сумасшедший, — ты не представляешь, насколько сильно я по тебе соскучился… ты пойдешь со мной? Карл сказал, что приказ выписан, но я не хочу, чтобы по приказу. Я хочу, чтобы ты просто, со мной. Ты жемчуг забыла.
Голову я забыла, вопрос только где.
В жилом секторе тихо и пусто, два поворота и на уровень вниз. Главное, Рубеусу в глаза не смотреть.
— Стой, — просит он, останавливаясь. — Не спеши, пожалуйста. Давай поговорим?
— О чем?
— Ты пойдешь со мной? Не по приказу, а сама? Я не хочу, чтобы силой. Ты мне нужна. — Рубеус виновато пожимает плечами, словно извиняется за подобную слабость. — Без тебя плохо.
Без тебя тоже, но молчу, потому что… я не сумею. Я сама обожглась слишком сильно, чтобы пытаться продолжить эту никому ненужную игру в любовь. Он поймет, быть может не сейчас, но позже… время есть. Только время и есть.
— Отказываешься, да? Ты молчишь, потому что не знаешь, как отказать? Ты боишься, что я снова сделаю больно? Я не хотел, Коннован, мне самому… иди сюда.
Рывок. Рубеус не дает упасть. Не объятия — захват. От него пахнет спиртом и дождем, на волосах блестят капли воды и… еще немного и я проиграю. Будет хорошо, а потом снова боль. Не хочу.
— Если ты сейчас же меня не отпустишь, я тебя ударю. — Глупая угроза, особенно с учетом того факта, что Рубеус держит меня, да так, что не вырвешься.
— Хорошо, — соглашается он, — от тебя все приму с радостью.
И отпускает. И принимает хорошую, звонкую пощечину. Может быть, хоть сейчас поймет, что я не желаю его видеть? Белая кровь стекает по щеке, наверное, больно, а он улыбается, берет осторожно ладонь и целует. Шепчет:
— Прости…
— Не могу.
— Тогда… убей, потому что иначе все равно… сейчас. Вот, давай прямо здесь.
Он вытащил из кобуры пистолет. Черный короткий ствол и удобная ребристая рукоять, как раз под мою руку. Пальцы ложатся на спусковой крючок, хочу оттолкнуть, но Рубеус накрывает сверху своей ладонью. Тянет вверх… ствол упирается в подбородок.
— Понимаешь, — доверительно говорит он, — мне уже как-то все равно, что будет дальше. А раз все равно, то зачем вообще жить? Тошно. Давай, это просто. Нажимаешь на спусковой крючок и все.
— Не надо…
— Надо. Удар у тебя слабый, а с пистолетом оно как-то надежнее.
Рубеус покачнулся и, пытаясь удержаться на ногах, невольно дернул руку. Ствол ушел влево, а мои пальцы соскользнули на спусковой крючок. Нажали. Выстрел прогремел буквально над ухом, но пуля, чертова пуля из чертова пистолета ушла в потолок.
— П-промахнулась. В другой раз нужно внимательнее, Коннован. Нельзя промахиваться дважды.
Этот псих-самоубийца еще и учить меня будет? Алкоголик несчастный! Идиот!
Не знаю, откуда взялись силы, наверное, я просто испугалась, что и вправду могу убить его, но пистолет я отобрала, и на всякий случай отшвырнула подальше.
— Значит, не хочешь помочь. — Он стоял, опираясь одной рукой на стену. — Нечестно, Коннован, я ведь помог тебе когда-то, хотя ты и не спросила, хочу ли… но я понимаю, самому легче, чем кого-то. Я больше не буду тебе мешать, чес-с-сное слово. Вот посижу немного и уйду. — Рубеус садится тут же, у стены. — Посиди со мной, пожалуйста. Недолго. Я скоро уйду.
— Куда уйдешь?
Сажусь, руки дрожат, колени дрожат, я вся трясусь, как осиновый лист. Он ведь не соображает, что чудом избежал смерти.
— Куда-нибудь. Ты хорошая, а я — идиот. Я все время пытался сделать так, чтобы всем было хорошо, а получалось только хуже и хуже. Сначала я тебя использовал. Молчи. Не перебивай, ты просто не знаешь. Я выкупил тобой собственную шкуру. Предал. И потом предавал снова и снова. Выбор был, и я выбирал. Только всякий раз почему-то мне казалось, что-то, другое, важнее, а ты и сама справишься. А потом как-то так получилось, что я перестал быть собой. Не уходи, я еще не договорил.
— Не ухожу. Больно?
— Это? Нет. — Он дотронулся до разодранной щеки, крови почти не было, но царапины выглядели угрожающе-глубокими. Неужели это я его? Конечно, я, кто ж еще, вон, на когтях тонкая пленка застывающей крови.
Твоя кровь похожа на жидкий жемчуг…
