другого нет. Вы ведь добровольно свои привилегии не отдадите. Для вас уже и просто равенство стало унизительным».
Ну, да бог с ним, с Глуховым. Он богом обиженный. Не повезло ему. Но вот собственный сын! Он, похоже, так себя в разговоре и не раскрыл. Больше молчал. Хотя и старался Шеверов склонить его к полной откровенности. Почему? От ответа на этот вопрос зависело многое. Хорошо, если все понял и действительно хочет сам во всем разобраться. А если он категорически против, и серьезно не возражал лишь из уважения к отцу?
Ведь тогда... Тогда рушились надежды Шеверова еще на один шаг в движении вперед, к лучшему будущему для его семьи. Сын выходит из под контроля. А ему самому остается доживать век в тихости и благости мирного пенсионера. Но ведь он, Шеверов, не хочет этого. Не хочет! И будет бороться! За сына! За семью! За свое будущее!
Шеверов понимал, что в сложившейся ситуации надо что-то делать. Простым упрямым «нет» или «запрещаю» сейчас ничего не добьешься. Их слишком много на той стороне. И, чтобы не отдать им Костю, надо менять тактику, набирать сторонников. И не торопиться. Время работает на нас. Сколько раз убеждался в этом. А вы горлопаньте, горлопаны, пока голос не сорвете.
Шеверов медленно ходил по кабинету, куда в конце концов вернулся, бросив остатки недолгого сна. Иногда он останавливался, когда не мог сразу подобрать нужные слова для мысленного ответа собеседнику, несколько раз повторялся в своих суждениях, но не замечал этого. Снова и снова он повторял.
– Ты что же хочешь, чтобы я по твоей или чьей то воле, даже команде, сразу забыл несколько десятков лет иной жизни? Меня все эти годы перевоспитывали, и видит бог, я сопротивлялся. Но теперь, когда я полностью принял эту жизнь, мне снова говорят: «Вы ошибались. Подвиньтесь». Нет уж. Пусть перековываются другие. А я доживу свой век и так. Да, сейчас можно считать, что я развращен благами и вседозволенностью. Но и ты сам, товарищ Глухов, и Ларин, и многие другие виноваты в том, что потакали мне, не были жесткими там, где должны были ими быть. Вы все унижались передо мной из уважения, страха или еще черт знает по какой причине. Каждый из вас не поступал как Человек с большой буквы, какими стараетесь быть сейчас, когда все вроде бы разрешено и дозволено.
Теперь вы хотите, чтобы я сразу же сделался паинькой и относился к вам как к самым достойным представителям своего времени, своего поколения. Но ведь я тоже не хочу унижаться! Не хочу и все тут! Мне абсолютно не хочется повторять ваши ошибки, и я буду бороться за свое право. – Шеверов остановил поток своих мыслей, ища им продолжение, и вдруг выругался вслух. – Я! Я! Я! черт тебя подери!
Он сел в кресло, невидящим взглядом уставился в стену, снова задумался. Все-таки в чем то они правы. Хочется быть таким как прежде. И тем более видеть сына таким, каким сам был в молодости. Именно в молодости. Но, похоже, вся эта общественность его уже сгубила. Не перед сыном лебезили школьники и учителя, а предо мной. Боялись. Вдруг обижусь. Напакостить мог бы. Это верно. Но ведь я пакостей никогда и никому не делал. Меня никто не трогал, и я никому не мешал. Правда, жена... Похоже, что она в школе использовала свое влияние на полную катушку. Но ведь она, это все же не я!... А сын все таки молодец, – Шеверов даже улыбнулся при этой мысли, – В летное училище таки хочет поступать, а не коммерчески- бизнесменную школу, как это модно сейчас. Может быть я и ошибаюсь, но человек из него вроде получается неплохой. Хотя... – Шеверов снова почувствовал какую-то неуверенность в своих размышлениях. – Институт для него все же был бы предпочтительнее.
И вновь в силу необъяснимых причин, мысли Шеверова вернулись к последнему разговору с Глуховым, который он сам на свою беду и затеял. Когда Шеверов в очередной раз спросил Глухова о Ларине, тот не задержался с ответом.
– Такие как Ларин не запятнали себя в застойный период, хотя и бойцом он не был. Просто работал молча, отлично делал свое дело.
– Вот и сейчас пусть работает, как положено. Нельзя одновременно и работать и болтать. Что-то обязательно будет плохим.
– Да не болтает он. Но и не хочет, чтобы его и дальше за человека не считали. Так, небольшой, но необходимый придаток космонавта. Если все оставить без изменений, тогда что такое для него перестройка?
– Это дело длинное, даже если и увенчается успехом. Не спеешь и благами воспользоваться.
– Да не о благах он думает! О своем месте в обществе. О детях своих, наконец!
– Моим и так хватит на безбедное существование. А другие пусть зарабатывают, и на чужой каравай пусть рот не раззевают. Знаешь такую мудрость?
– Почем же чужой? Работа у нас общая, а цена каждому разная. Не справедливая. По вашему перестройка это кусок сладкого пирога, который надо дать народу, чтобы каждый стал драться хоть за маленький кусочек. А пока они дерутся, вам можно спокойно пожить. Никто не заберет у вас то, что вы успели получить. Но ведь не награды должны определять желание человека лететь в космос, а само желание познать неизведанное. У летчиков трудностей и опасностей не меньше, но они такими привилегиями, как вас, не пользуются. Есть и другие, не менее опасные для жизни, профессии, о которых мы вообще мало что знаем. Однако, вы должны честно признать, что определяющим фактором в принятии решения на космический полет, остаются награды и будущие привилегии, возможная успешная карьера.
–Какие привилегии? Разве что я теперь могу с большей легкостью попадать в высокие кабинеты. Но ведь и там свою позицию надо доказывать. И Ларин это может делать с таким же успехом. Только ему лень.
– Его и кабинет никто не пустит, – засмеялся Глухов.
Ничего не смог тогда ответить инструктору Шеверов, хотя возразить как раз и можно было. Ведь не все космонавты одинаковы. Многие не думали перед полетом о наградах. Но надо признать, что постепенно именно они стали определяющими для большинства.
А началось все еще с первого отряда космонавтов. Отбор в него проводился по крепости здоровья, а не по уровню интеллекта. И можно только удивляться тому факту, что среди 20-ти отобранных были и по настоящему талантливые люди. Двенадцать человек из отобранных слетали в космос. Девять человек из слетавших живы. И из этих девяти шесть человек уже генералы. Можно с уверенностью сказать, что трое остальных не стали генералами только потому, что сами не захотели добиваться генеральской должности, либо уж слишком некорректным было их поведение после полета. Еще больше космонавтов стали генералами из последующих отборов.
При рассмотрении этих фактов невольно закрадывается мысль о том, что в этом кроется и одна из причин того, что тренажерная техника Центра подготовки космонавтов находится в запущенном состоянии. Руководство Центром в лице космонавтов осуществлялось не профессионально, так как они больше думали о должностях, а не о развитии тренажной базы для обеспечения будущих полетов. Сами ведь они уже отлетались.
Шеверов тяжело вздохнул и подумал о том, Что об этом он все-таки нигде говорить не будет. Не зря ведь ему намекнули, что после удачного полета и ему уже наметили генеральскую должность. Не враг же он, в конце концов, самому себе. Так что надо подождать со своей активностью.
Наскоро попив чаю, Шеверов собрался уже было уходить, но вновь уселся на табурет возле окошка на кухне, снова задумался. Почему то вспомнилось, как однажды в споре самокритично признал вину космонавтов в том, что 50% стыковок космонавтов на орбите были неудачными. Согласился, потому что знал факты, а на следующий день руководство официально передало ему кипу вырезок из газет с сообщениями ТАСС, где в каждом случае неудача объяснялась исключительно техническими причинами. Забыли, что в период застоя и пресса наша работала застойно. Обидно конечно, что в результате и по настоящему профессиональные действия космонавтов тоже не находили отображения в наших газетах.
У того же Джанибекова было две аварийных стыковки, и оба раза он отлично справлялся с ситуацией. Малышев в процессе стыковки вовремя спрогнозировал отказ прибора, принял верное решение, и осуществил стыковку вручную.
Да, есть космонавты, которые тоже пытались в аварийной ситуации все же осуществить стыковку. Но недостаток знаний и уверенности, в момент принятия нужного решения, только усугубляли их положение. Последующие решения Центра управления полетом в таких случаях всегда были однозначными – срочное возвращение.
