хорошая возможность пустить новую кровь в застаревший организм. Вот только зачем она мне лично и именно сейчас? Я давно перестроен, и снова перестраиваться мне чрезвычайно трудно. Это как в электротехнике переходные процессы. Слишком много ненужных бесполезных затрат. Да и тебе она сейчас ни к чему. Школу надо спокойно и успешно закончить. И вообще. Без нее у тебя было твердое будущее. А теперь? Многовато придется пошевелить мозгами, прежде чем поступишь в институт.
– А я в летное училище хочу поступать.
– А какая разница? Там та же кутерьма и новые принципы. А еще больше демагогии.
– Некоторые называют это плюрализмом мнений и демократией.
– Я вижу, что тебя уже здорово подковали в школе. Только не забывай, что плюрализм мнений всегда может перерасти в антагонизм, и тогда твой любимый кот Леопольд не сможет сказать ребятам: «Давайте жить дружно». Хотя, – Шеверов усмехнулся. – Кот останется при этом котом, а мышь мышью, – он снова внимательно посмотрел на сына и многозначительно закончил. – Серой мышью. Так вот ты и определись, кем ты хочешь быть для своего поколения, а уж потом трудись в поте лица для достижения своей цели.
– А ведь, если послушать тебя, папа, тошно жить становится на Земле. Зачем? Это же оправдание, в конце концов, фашизма, рассизма и «чего изволите»!
– Это реализм, сын. Во всяком случае, для данного этапа человеческого развития. Есть умные и глупые, есть способные и бездари, есть трудолюбивые и лентяи. Они есть независимо от расы, национальности, государства. И ты хочешь, чтобы они были равными? Пока у нас социализм или, если хочешь, капитализм, а не коммунизм. Пока у нас нет изобилия.
– Хорошо. Но, если тебе по труду положены определенные блага, то почему ты стремишься получить еще больше? Значить, ты их у кого то отнимаешь. А это уже несправедливо.
– Да. Похоже, что не зря я с тобой тут распинаюсь. Вбили в тебя трафареты очень крепко.
– Не зря, папа, – успокоил отца Костя. – Просто, я человек думающий. Вот и возникают вопросы. Вот я и думаю, что многие пьяницы и алкоголики стали такими именно потому, что кто-то забрал себе их долю благ, а они не смогли воспротивиться, потеряли веру в свои способности, махнули на себя рукой. Жалко их. По статистике среди них наибольше число самоубийц.
– Боюсь, сын, что окажись ты сам в подобной ситуации, то победы не одержал бы. Вот потому и дерусь сейчас за тебя я сам.
– А я не хочу, папа. – Костя был удивительно спокоен. – Я хочу сам. Понимаешь – сам! Сам хочу строить свою жизнь. Плохо или хорошо, но сам. А в твоей прекрасной, как всегда, программе нет места для моих самостоятельных шагов.
– Почему же? – Удивился Шеверов. – На каждом этапе твори, выдумывай, пробуй, имея в виду главную цель. Но глупо, при наличии возможности или необходимости, отказываться от помощи близких тебе людей. Не хочешь в институт, иди в училище. Но получить высшее образование надо. Я буду даже рад твоей самостоятельности. Но ты должен помнить, что с отцом можно откровенно поговорить на любую тему. С другими это опасно. Школьный случай как раз и есть тому подтверждение.
– Я извинился перед Наташей, папа, – Костя замер ожидая реакции отца.
– Знаю. Твоя красавица успела доложить мне своей окончательной победе. Ладно, ладно. – Шеверов увидел, как Костя стал подниматься с дивана. – Шучу. У нас был серьезный разговор. И вот что. Объясни й, что у меня действительно нет ни одной свободной минуты. После полета мы можем организовать необходимую встречу. Но не раньше.
– Хорошо, папа, Только знаешь, – сын засмеялся – Она, по-моему, это и сама знала.
– Как это?
– Просто она давно хотела с тобой поговорить. Просто так. Считает, что в таком разговоре лучше можно понять человека.
– Зачем ей это?
– Наверное, чтобы через тебя лучше понять меня.
– Ну и бог с ней, – успокоился Шеверов. – Хватит. Уже час ночи. Спасть пора.
Еще целый час они пили на кухне чай и продолжали разговор. Уж слишком много накопилось вопросов друг к другу.
Спать в эту ночь Шеверову почти не пришлось. Сначала жена потребовала отчета о разговоре с сыном, и никак не мгла поверить в то, что разговор был чисто философским, на отвлеченные темы. Она ожидала криков и ругани, а за дверью слышался только смех. Потом уж и сам Шеверов долго не мог уснуть. Все пытался соединить в какую-то стройную систему прошедшие за день события и разговоры. Он спорил и дискутировал сразу со всеми оппонентами. Но больше всего мешала уснуть мысль о том, что Глухов явно на стороне Ларина, хотя он не из их среды. Бывший космонавт. Ну, не слетал. Ну, не повезло. Но ведь и мы от него не чураемся. Помогли найти свое место. Считаем его за своего. Не помню, чтобы кто-то отказал ему в какой то просьбе. А он... Давно хотел с ним об этом поговорить, да все как то не ко времени было. А сегодня как раз соответствующее настроение. Злой был. Вот и заговорил вечером, в конце занятий. Да так напрямую и спросил.
–Скажи откровенно, Паша, почему ты за Ларина больше беспокоишься, чем за меня?
Не ожидал Шеверов, но ответил Глухов сразу и без всякого смущения.
– Потому что вы стали другим, Виктор Иванович. – Голос Глухова был серьезным и даже грустным.
– Вот, вот. Уже в который раз говорю тебе о выканьи. А ведь это пример, который подчеркивает твою отчужденность от нашего братств. Почему?
Долго молчал на этот раз Глухов, и Шеверов не торопил его. Наконец инструктор встал из-за стола, посмотрел прямо в лицо собеседнику и спросил.
– А существует ли братство, Виктор Иванович? Может быть, оно и был когда начинали летать. А сейчас, – он помолчал, усмехнулся и добавил. – Мы уже не один год с вами тыкаем и выкаем, а вы только обратили внимание.
– Это ерунда, – возразил Шеверов. – Никакой подлости по отношению к тебе я не допускал.
– Верно. Со мной вы даже разговариваете на эту тему. Но до разговора на эту тему с тем же Лариным не снизойдете... Вы знаете тех, кто наверху, и ничего не знаете и не хотите знать о «нижних чинах». Нижние чины плохо пахнут. От них можно и заразиться.
– Похоже, ты уже преуспел в этом. Жаль. Хороший парень был. А твой Парин...
– Ларин. Именно Ларин, – засмеялся Глухов.
– Я что-то не так сказал?
– Беленков никак не мог запомнить фамилии нескольких инженеров. Так и на пенсию ушел. А вы уже и одного запомнить не можете.
– Да не нужен он мне.
– Тогда зачем же так волноваться? Делайте хорошо свое дело, и будет полный порядок. А они тоже от вас не отстанут. Хорошо подготовят. В этом я вас гарантирую. И еще. К вопросу о «ты» или «вы». Если бы я во время не перешел на «вы», вряд ли бы сейчас стоял перед вами. Меня, наверное бы, и в Центре не было.
– Чушь какая! Вот здесь ты абсолютно неправ! – Шеверов тоже поднялся со стула.
– Дай то бог. Но не все решаете вы лично. Во вторых. Когда вы только начали подготовку, то готовы были любому коллеге, попавшему в беду, отдать и рубашку и зарплату. А сейчас я в этом сомневаюсь. – Глухов сделал паузу, ожидая реакции Шеверова, и, не дождавшись, спросил. – Сколько вы отдали в помощь Армении после землетрясения?
– При чем здесь это?! – уже возмутился Шеверов. – Помощь это всегда личное дело каждого. И никто не вправе спрашивать об этом.
– Ну да, помощь другим тоже стала коммерческой тайной, – засмеялся Глухов. – Раньше вы не возмущались по таким поводам. А люди все равно все знают. Извините, но меня ждут. – Наверное еще минуту он стоял раздумывая, потом медленно вышел из класса.
Шеверов не остановил его. Продолжать беседу расхотелось. И вот сейчас, ночью, Шеверов вновь мысленно вступил в спор со своим инструктором, которому, похоже, всерьез захотелось урезать часть пирога с космонавтского стола. И похоже, что на этот раз он уверен в своей победе, так как теперь воюет не один. Ведь это же надо! Ему – Шеверову сказать: «Вы космонавты живете как новые капиталисты, новые буржуи. Неужели вы хотите, чтобы народ совершил новую революцию? Хотя у народа вроде и выхода
