отвечайте!
Ха-Кынг, вспотевший и запыленный — только что с дороги, — опустился рядом с кроватью и вопросительно посмотрел на отца:
— Как он?
Седой ятру хмыкнул:
— Борется. Но больше со мной, чем с хворью. Хотя, конечно, и с хворью тоже. Думаю, его уже можно перевезти в поселок.
Тогда — сколько дней назад? — Обхад все-таки добился своего. Его доставили на Коронованный, и тысячник самолично смог подать сигнал. Правда, потом он впал в забытье и до сегодняшнего дня приходил в сознание лишь время от времени. Сегодня же, похоже, кризис миновал. Раз уж этот ятру-врачеватель говорит…
Не рискуя везти больного обратно в поселок. Ха-Кынг устроил его в шалаше, оставив на попечение отца. И до сих пор не появлялся. А теперь еще к тому же не рассказывает, как там дела. Словно специально. Как будто там настолько все плохо, что…
— Носилки я захватил с собой, — сказал Ха-Кынг отцу. — Сейчас тебе помогут его перенести.
— Что там с Крина? — Обхаду удалось протянуть руку и схватить горца за рукав. — Ответь же!
— Делаем, что возможно, — мрачно проговорил Ха-Кынг. — Ты, пожалуйста, веди себя смирно, не мешай.
— Ах ты!.. — с досадой воскликнул тысячник. — Да что ж там творится?!
Старый ятру навис над ним и протянул чашу:
— Пей.
Обхад помотал головой, понимая, что не отвертеться. Опять снотворное. Сколько ж можно?!
— Я не маленький ребенок, чтобы пичкать меня этой гадостью! — взорвался тысячник. — Я…
— Ведешь себя хуже младенца. — с укоризной сказал седой горец. — Пей.
— Я буду вести себя как следует, — с мукой в голосе пообещал Обхад.
Рука ятру замерла.
— Обещаешь?
— Обещаю. Горец убрал чашу:
— Хорошо, тогда жди.
Пришли люди Ха-Кынга и осторожно уложили тысячника на носилки. Он терпеливо молчал, хотя каждое движение отдавалось в голове тупой болью.
Наконец его вынесли наружу, и процессия устремилась вниз по горной тропе, ведомая Ха-Кынгом. Завершал шествие ятру-врачеватель с кожаной сумкой на бедре, с которой он никогда не расставался — там лежали необходимые инструменты и лекарства.
Спуск занял больше времени, чем обычно. Горцы старались нести носилки так, чтобы лишний раз не потревожить больного, и Обхад был им за это благодарен.
В конце концов процессия все же оказалась у подножия утеса. Был поздний вечер, но горцы не зажигали огней, видимо хорошо ориентируясь в темноте. Тысячник приподнял голову, чтобы бросить прощальный взгляд на Коронованный.
В это время верхушка утеса взорвалась.
Выглядело это так, словно на небо плеснули огненной краской. Сверху посыпались камни и комки земли вперемешку с корнями деревьев, травой и кустарником. Но даже не камнепад сейчас был самым страшным.
— Что это?!. — прошептал Обхад. — Что это, демоны меня съешь?!
Над тем, что когда-то называлось верхушкой Коронованного, извивалось светящееся облако. Цвет его невозможно было определить; оттенки менялись с быстротой спиц в мчащейся повозке, одни краски всплывали к поверхности облака к зажигались, другие гасли и тонули в нем. Внезапно облако начало выстреливать во все стороны лучики-щупальца, которые с каждой секундой становились длиннее и толще. Страшный гул заполнил все вокруг, и Обхад закричал, хотя крика своего не услышал.
Сверху продолжали падать камни и клочья земли.
Горцы не выпустили носилок и побежали прочь от утеса, уже не заботясь об удобстве тысячника. И он был за это им благодарен.
/смещение — светящееся облако выстреливает щупальцем в тебя!/
— Что это?! — прокричал Талигхилл. — Что это такое?!
— Коронованный, — ответил за спиной господин Лумвэй. — Игрок выпустил Коронованного.
— Какой Игрок?
— Так звали когда-то давно Рафаал-Мона, — объяснил Хранитель. — До той поры, пока он не был объявлен незаконным Богом.
— Что за чушь!.. — начал было Пресветлый и осекся.
— ВОТ, — сказала внизу худая фигурка и удовлетворенно потерла руки. — ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ ТЕПЕРЬ, ДЯДЮШКА? КАК ТЕБЕ МОЙ ИЗНАЧАЛЬНЫЙ ПРИЯТЕЛЬ?
— ТЫ СОВЕРШИЛ БОЛЬШУЮ ОШИБКУ, РАФААЛ-МОН! — Странно, в голосе Тиелига… Ув-Дайгрэйса Талигхилл не слышал той уверенности, которая должна была бы звучать. — СКАЖИ, ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО?
— Я ВЕДЬ БЕРЕГУЩИЙ, ДЯДЮШКА. ПОДОБНОЕ КОЕ К ЧЕМУ ОБЯЗЫВАЕТ, НЕ ПРАВДА ЛИ?
— ТАК ЭТО ТЫ?!
— Я, Я — КТО ЖЕ ЕЩЕ? Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ОТОМСТИТЬ ЗА ОТЦА С МАТЕРЬЮ… ВПРОЧЕМ, СИЕ НЕ ГЛАВНОЕ. ПРЕЖДЕ ВСЕГО Я ПРИШЕЛ ЗА ТЕМ, ЧТОБЫ НАКОНЕЦ-ТО НАЧАТЬ ЖИТЬ. В ПОЛНУЮ СИЛУ. В ПОЛНУЮ МОЩЬ. ДЛЯ ЭТОГО МНЕ И НУЖНО-ТО ВСЕГО НИЧЕГО: ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ОСТАЛЬНЫХ БОГОВ. ТО ЕСТЬ ОТ ВАС, ВТОРЫЕ.
— И ТЫ ДУМАЕШЬ, МЫ ПОЗВОЛИМ ТЕБЕ ЭТО СДЕЛАТЬ?1
— А ТЫ ДУМАЕШЬ, Я СТАНУ У ВАС СПРАШИВАТЬ9 ВАШЕ ВРЕМЯ ПРОШЛО, КАК ПРОШЛО ВРЕМЯ ПЕРВЫХ. КСТАТИ, ОНИ СОСЛУЖИЛИ МНЕ НЕПЛОХУЮ СЛУЖБУ. ПРИЗНАЮСЬ, С НИМИ БЫЛО ПРОЩЕ ПОЛАДИТЬ, НАМНОГО ПРОЩЕ, ЧЕМ С ВАМИ. НО В ПОСЛЕДНЕМ, ДУМАЮ, МОЙ СТАРИННЫЙ ПРИЯТЕЛЬ МНЕ ПОМОЖЕТ. НЕ ТАК ЛИ, КОРОНОВАННЫЙ?
Сверкающее облако выстрелило в небо особенно яркий сгусток и загудело еще сильнее. Похоже, оно соглашалось.
— Боги вы мои… — прошептал за спиной у Пресветлого забытый всеми звонарь. — А говорили-то, говорили, что Коронованный должен защищать…
Ув-Дайгрэйс резко повернулся к нему:
— ЧТО?!
Звонарь, заикаясь, повторил сказанное.
Бог Войны кивнул, с торжествующей улыбкой шагнув к бойнице.
И в это время дверь, ведущая на лестницу, распахнулась; в проеме возник запыхавшийся Кэйос.
— Хумины! — прокричал он срывающимся голосом. — Хумины в коридоре!
/смещение — ты бежишь, буквально летишь по ступенькам, и этажи мелькают, как призрачные видения/
Сегодня Кэн был не в духе. Впрочем, он был не в духе уже несколько дней подряд — не в этом дело. Сегодня особенно четко предстала перед ним вся прошедшая жизнь, и Клинок понял, что ничего, ровным счетом ничего не совершил из того, что непременно следовало бы совершить. Это угнетало. С досадой он подумал, что даже выполнять обещания не способен: где сейчас Кэйос, что с ним — Брат не знал. А ведь говорил Тэссе, что позаботится о пареньке.
Он помнил, что просил Кэйоса поработать в лазарете — это казалось лучшим решением. Но сейчас Кэн понимал: тем самым он просто стремился избавиться от раздражающей обузы.
Вложив в ножны меч (кажется, в последние дни он правит его так часто, как никогда раньше), Брат отправился в лазарет.
Кэйос был там. Он только что закончил раскладывать мизерные вечерние порции и, прислонившись к стене, оживленно болтал с Бешеным Обернулся, заметил Кэна и приветственно помахал рукой.
Деваться некуда, Клинок подошел.
«Счастливчик» измерил его с ног до головы презрительным взглядом. Молчал.
