захлебываясь, но все же сохранил достаточную ясность рассудка, чтобы начать бить хрупкой костью о камень опоры.
Глупо и смешно, но он успел забыть о создании, с которым сражался. Когда к его мучениям добавилась новая пытка — страшная боль в левой икре — Дро тупо подумал, не сломал ли он ногу.
Неупокоенные, для которых, словно в зеркальном отражении, правая и левая стороны меняются местами, обычно нападают слева, и это делает человеческие сердца крайне уязвимыми для них. Дро запоздало понял, что призрак вцепился ему в ногу зубами и когтями, раздирая плоть.
Осознание истинной причины боли сделало ее невыносимой. Дро завыл, вознося дикие, протяжные, хриплые гимны страшному мучению. Под эти звуки призрак продолжал терзать его ногу, но Дро, заходясь в безумных воплях, вновь и вновь ударял костью о камень опоры, пока и рука, и опора не окрасились кровью.
Кость рассыпалась неожиданно, но адская боль в ноге не прошла. Дро казалось, что тварь грызет его ногу, даже после того, как он ее уничтожил. Он думал так, пока его не унесли с моста, и белый солнечный свет не обжег ему глаза...
Довольно часто он думал так и позже, когда вновь проживал все произошедшее во сне, раз за разом с точностью воспроизводящем прошлое.
Вначале он лежал час или больше, дрожа и обливаясь потом, пока не приходил в себя. Теперь восстановление шло быстрее — минута, не более. Вот только каждый раз по-прежнему хотелось протянуть руку и убедиться, что нога на месте. Но это быстро проходит. Снова старая знакомая — боль. Снова — презрение к ней.
В проеме окна, смотрящего на восток, виднелась голубая озерная гладь меж крышами сельских домов. Нежная голубизна, которая была вовсе не озером, а занимающимся рассветом.
Весь постоялый двор, похоже, крепко спал. Дро воспользовался теми немногочисленными удобствами, что нашлись — включая затхлую, с привкусом железа, воду из бочки в нижнем зале и большой кусок вчерашнего хлеба. Он оставил горсть монет, достаточную, чтобы с лихвой покрыть его счет, на тюфяке, где во сне снова сражался с тварью. Наличность Дро сократилась не больше, чем он рассчитывал, ибо тот кошелек, что так мастерски стащил у него воришка-менестрель, был полон всего лишь мелких гладких кругляшек. Уже не первый карманник в назидание себе выуживал такой улов из складок зловещей мантии.
На улице щебетала стайка птичек, зазывая восходящее солнце. Небесное озеро разлилось высоко над крышами, не затопив их, и на дне его покоился нераскрывшийся бутон водяной розы.
Дро вышел на главную улицу и направился в сторону сине-стальной дороги. У деревенского колодца вполголоса сплетничали женщины с ведрами. Он хотел, чтобы его видели — они увидели и принялись бестолково тыкать в него пальцами. Одна из них, молоденькая, с лилейно-белой кожей, смотрела на него во все глаза, потом залилась краской и потупилась.
Он был доволен, что его заметили. Теперь не придется как-либо иначе объявлять о своем уходе.
Девушка с лилейной кожей пошла за ним, держась на безопасном расстоянии, и проследила, как он вышел на дорогу и направился на восток — прочь от деревни и, что более важно, от покосившегося дома на отшибе.
Дорога взбиралась по склону невысокого холма. За ним шла череда плавных спусков и подъемов. Земли, окрашенные в нежно-пастельные тона, по мере того как поднималось солнце расцветали сочной зеленью, а у самого горизонта обманчиво отливали синевой. Туда лежал путь Парла Дро, и он пройдет его. Но не сейчас.
Он сел на склоне холма, под колоннадой сливовых деревьев, лицом к долине и деревне, покинутой на рассвете. Ветер играл в кронах — шелестели листья, покачивались ветви, и это было хорошо. Отсюда селение было как на ладони, крохотное и чистенькое, а за ним — петля дороги, которая огибала старый дом и поднималась в гору, при свете дня подобную гладкому мраморному конусу.
Когда утро вступило в свои права, Дро увидел, как проснулась и ожила деревня. Крошечные человечки высыпали на улицы, игрушечный скот погнали на пастбища. Иногда теплый ветерок доносил с той стороны мычание коров, блеяние овец, издали больше похожее на мяуканье, собачий лай, звон кузнечного молота, скрип телег.
Перед самым полуднем толпа селян, как мужчин, так и женщин, прошла по главной улице, свернула на дорогу и направилась к дому с башней. Несколько минут они стояли перед домом. Когда ветер подул со стороны гор, Парл Дро расслышал отдаленные вопли и звуки, сильно напоминающие удары камней о прочные доски.
События в деревне не вызвали у него радости, но и не взволновали его чрезмерно. Точно так же красота Сидди — скрытая, незаметная с первого взгляда — заинтересовала его, но не подтолкнула к тому, чтобы делать глупости.
Когда сельские гонители ведьм возвращались в деревню, Дро заметил в толпе яркие одежды менестреля. Подойдя вместе с остальными к перекрестку, где главная улица деревни ответвлялась от дороги, музыкант отделился от них. Кое-кто пытался с ним спорить, но, похоже, не настаивал. Вскоре менестрель нырнул в поля молодой пшеницы, и Дро потерял его из виду.
День разгорелся в полную силу, наполнив окружающий пейзаж яркими солнечными красками. Парл Дро сидел, прислонившись спиной к стволу, расслабившись, но не поддаваясь дремоте, и смотрел вниз, на деревню, из-под опущенных век. Его черный плащ лежал рядом на траве, не скрывая более, что штаны, рубашка и сапоги путника тоже черные, черные, как его глаза, а волосы на солнце лишь самую малость светлее. Он выглядел странным, чуждым и опасным. Только глупец стал бы подкрадываться к нему со спины. Человек, бесшумно подобравшийся с южной стороны холма, может быть, и был глупцом, но не до такой степени.
Темно-зеленый сливался с травой, зато маково-красный бросался в глаза. Если музыкант и рассчитывал застать Дро врасплох, то явно отказался от своей задумки, смирившись с тем, что подкрасться незаметно ему все равно не под силу. Он зашел слева, предстал перед Дро во всей красе и воззрился на него с искренним осуждением.
— Ты знал, что я приду, да? — расстроенно спросил он.
Дро глянул на него. Ни недовольства, ни одобрения не было в этом взгляде.
— Мог бы и притвориться, что удивлен, — сказал музыкант. — Это бы тебя не убило.
— Зато могло убить тебя, — ответил Дро.
Менестрель пожал плечами и устало проделал остаток пути по склону холма. Остановившись прямо перед Дро, он извлек кошелек с пустышками, который стащил прошлой ночью, и театральным жестом швырнул к ногам владельца.
— Это была подлая шутка, — сказал музыкант.
— Украсть кошелек тоже было не слишком благонравным деянием.
— Ты бы это пережил. Ты же знаменитость! Я никогда не ворую у тех, у кого каждая монета на счету. Чем, по-твоему, я должен был платить за ужин? Думаешь, мне там в долг отпускают? Хотят, чтобы я и песни пел, и денежки платил!
Дро сидел неподвижно и смотрел на долину внизу.
Музыкант сдернул с плеча потрепанную вышитую перевязь, на которой висел его инструмент, и уселся на траву в шаге от Дро.
— И вообще, — сказал менестрель, — я вчера уже присмотрел себе девчонку на ночь. А сам так вымотался, что... нет, лучше промолчу, а то ты вот-вот расплачешься от жалости.
Дро все так же молча разглядывал деревню.
Музыкант лег в траву и устремил взор на листья над головой, мелькание пронзительно-зеленого на пронзительно-синем. Лицо менестреля, с его длинным носом и гривой темно-золотых волос, портили уныние и беспокойство. В одном ракурсе оно казалось заурядным, в другом — исключительно симпатичным, но и в том, и в другом — мрачным и угрюмым.
— Ты, наверное, хочешь знать, что я тут делаю, — раздумчиво предположил он.
— Не особенно.
— Хорошо. Тогда так: ты хочешь знать, почему у меня не хватает ума унести ноги?
Тишина в ответ.
