— Ладно, я скажу тебе. На самом деле нам с тобой по пути.
— По которому?
— Да брось ты! Я о том пути, по которому обречен пойти любой парень с такой профессией, как у тебя. Не в этом году, так в следующем. Конечно, это может быть простой сказкой. Но если так, я все равно в деле — я и тогда могу сложить песню. Я говорю о Гисте Мортуа.
— О ком-то из твоих знакомых? — предположил Парл Дро.
— О месте, про которое мы оба знаем. Если оно вообще существует. Я несколько дней скитался по округе, пытаясь разузнать о нем или найти кого-то, кто знает дорогу туда. Готов поспорить, ты — знаешь.
— В самом деле?
— Видишь ли, при моем роде занятий нужна песня, чтобы сделать себе имя. Неподражаемая, изумительная, из тех, какие никто никогда не сможет хорошо перепеть. Однажды ночью, когда удача совсем — то есть совершенно! — отвернулась от меня, я вдруг понял, что моя песня ждет меня в Гисте Мортуа. Не думай, я не из тех непуганых идиотов, что выпрыгнут из штанов за двухгрошовую монетку. Миаль Лемьяль, то есть я — разумный человек. Я понимаю, когда не смогу обойтись без проводника. А что до тебя, то, может, тебе придется по душе немного музыки в дороге.
— А может, — мягко сказал Дро, — и нет.
— А может, и нет. Кстати, о той девушке в старом доме. По-моему, очень гадко с твоей стороны — так испортить ей жизнь. Сегодня утром я вместе с остальными ходил к ее дому. Они кричали, что, мол, ты ушел, но они-то остались, и кидали камни в ее дверь. Не такой уж ты и великий герой, верно?
Дро усмехнулся.
— По сравнению с тобой?
— Ладно-ладно, можешь издеваться, сколько влезет...
Двигаясь с небрежной ленцой, Миаль Лемьяль привел себя в сидячее положение и подхватил инструмент, лежавший рядом в траве. Это был весьма необычный предмет. Дека деревянная, аляповато раскрашенная, с инкрустацией из слоновой кости. От деки тянулись два скрещенных грифа с пятью струнами на каждом. На концах их соединяла общая планка с серебряными колками, вбитыми, похоже, наобум, куда придется. К той же планке крепилась деревянная дудочка, мундштук ее был из слоновой кости, а другой конец уходил в резонатор. Клапаны ее были расположены так, что — Миаль Лемьяль это бегло продемонстрировал — проворные пальцы могли управляться со струнами и клапанами одновременно. Играть на подобном инструменте, если подумать, было за гранью возможного. Но менестрель, удерживая свой инструмент в неустойчивом равновесии на плече, коснулся губами мундштука из слоновой кости, а пальцы его уже танцевали на струнах. Волосы тут же упали ему на глаза, а сами глаза сошлись у переносицы. Он казался одновременно одухотворенным и нелепым. А из адского инструмента лилась райская музыка. Звуки арф, которые одновременно были свирелями, лютней, превращавшихся во флейты, мандолин, что притворялись лирами и трубами; чистая, как небеса, мелодия, что не приснится и во сне, удивительно гармоничная и пронизанная странным ритмом...
Закончив играть, музыкант опустил инструмент в траву и уставился на него в глубокой меланхолии. Казалось, отзвуки мелодии еще живут вокруг, словно сам холм тихонько напевает.
— Так ты говоришь, — отважился наконец Миаль, — что музыка тебе безразлична?
— Мне просто любопытно, — выговорил Парл Дро, — зачем такому гению таскать чужие кошельки в глуши?
— Гений? — Миаль улыбнулся. У него была ангельская улыбка. Когда она появлялась на лице музыканта, в его чертах сквозило благородство, он казался даже красивым, но эта иллюзия быстро рассеивалась. — Э-э... Ну ты знаешь, как оно бывает в жизни...
— А инструмент ты тоже украл?
— Я?! Нет, что ты! Его стянул мой папаша, которому пришлось убить прежнего его владельца. Наверное, тот успел наложить на отца проклятье, и не удивлюсь, если и на меня тоже. У отца была привычка поколачивать меня, когда напьется, а напивался он частенько. А когда он бывал трезвый, то учил меня играть. Ненавижу его. У меня-то слух похуже, чем у папаши.
И он погрузился в мрачные раздумья, глядя, как человек в черном, похожий на саму Смерть, наделенную мужской красотой, все смотрит и смотрит на селение в долине, на дорогу, на гору. Посидев так немного, Миаль снова лег в траву.
— Как ты поступишь с той девушкой, Сидди Собан? — спросил он.
— А ты как считаешь?
— Вернешься и испортишь ей жизнь еще больше. Выставишь ее мертвую сестренку прочь из этого мира, чтобы они обе могли вдоволь напиться горя и одиночества.
Что-то ткнулось ему в ладонь. Испугавшись, что это змея, Миаль вскочил на ноги и отпрыгнул фута на три назад. А когда приземлился, увидел, что это всего лишь фляжка, которую протянул ему Дро. Музыкант недоверчиво взял ее, откупорил и понюхал. Благодарная усмешка, в отличие от улыбки, сделала его унылое лицо еще более жалким.
— Белый бренди! Мне не доводилось пить его с тех пор, как я отирался в землях Холодного Графа!
Он попробовал, потом отпил еще немного и продолжил в том же духе. Дро ему не мешал.
Они поговорили еще, причем высказывания Миаля становились все более и более неразборчивыми. Пчелы зажужжали над клевером, над горой стали собираться тучи цвета спелого винограда, обведенные золотом...
— Зачем ты это делаешь? — спрашивал Миаль Лемьяль. — Зач'чем ты игз... изгн... гонишь их пррочь из этого мира, если они не хотят уход'ить?
— Зачем лекарь вырывает сгнивший зуб у больного?
— Эт' не одно и тож'же! Са-авсем! Слышал я о тебе и твоей доброте. Гонишь, понимаешь, бедных маленьких прив'идений оттуда, где им хор'рошо. А они пла-ачут!
— Это необходимо. Тот, кто уже умер, не должен притворяться живым.
— А тогда па-ачему ты хоч'чешь в Г'исте-мортува...
К тому времени, когда стало темнеть, перед глазами Миаля Лемьяля уже и без того стояла плотная тьма. Мертвецки упившись белым бренди, он рухнул в клевер. И все же его рука бессознательно нащупала перевязь гротескного инструмента и вцепилась в нее стальной хваткой.
А Парла Дро уже и след простыл.
Проснувшись, Миаль увидел на небе звезды, подобные крапу игральных костей, и понял, что в очередной раз дал маху.
С холмов дул свежий благоуханный ветерок. Он немного облегчил пульсирующую головную боль, но был бессилен помочь в другом затруднении: Миаль упустил Короля Мечей, Смерть в прекрасном обличье, Парла Дро, Убийцу Призраков.
Конечно, иначе и быть не могло — он просто не мог не прохлопать и этот шанс тоже. Первым промахом в своей жизни Миаль считал то, что вообще родился на свет. С тех пор он только и делал, что упускал удачу и с завидным постоянством усложнял себе жизнь.
Хуже всего, что он до сих пор был пьян. Помимо головной боли и неизбежной слабости, он никак не мог отделаться от дурацкого желания упасть обратно в траву, заливаясь безумным смехом. Собственная глупость бесила его. Он закинул инструмент за плечо и стал спускаться с холма, то хихикая, то кляня себя последними словами.
Миаль успел обойти деревню, пробравшись через поля, и выйти на дорогу ближе к слабо светящейся в ночи горе, прежде чем понял, куда и зачем идет. Хотя Дро и бросил его, он не мог оставить в покое покосившийся дом и двух сестер, живую и мертвую. Раньше или позже, но Дро вернется в этот дом. Значит, надо только оказаться где-нибудь поблизости, чтобы возобновить знакомство. Может быть, дальше все получится само собой.
«У меня никогда не было старшего брата. Не было никого, с кого я мог брать пример, кому старался бы подражать», — Миаль будто услышал, как говорит это, и невольно передернулся. Человека, подобного Дро, так легко не проведешь.
Когда он снова вышел на дорогу, покосившийся дом стоял на месте, как привык стоять уже много лет. Луна еще не очнулась от сна, и в свете звезд, под сенью высоких деревьев, дом выглядел настоящей
