Мы разделались приблизительно с шестьюдесятью мужчинами в этом лагере, но число нападавших в долине было больше – семьдесят или восемьдесят. Вероятно, кто то уехал вперед к другой стоянке, но здесь было десять лошадей у большой палатки. Может быть, внутри меня поджидают десять мужчин?
Я рывком обернулся к темному рабу и схватил его за серую шею. Я задавал ему вопросы, но я утратил волшебную речь, и он либо не понимал, либо не хотел понимать язык племени. Наконец, я усыпил его кулаком, совершив уже достаточно убийств и предвидя новые, и пошел к павильону робко, как невеста.
Перед павильоном тихо шелестело на своем флагштоке золотое знамя из настоящего очень тонко раскатанного золота, украшенное венценосной птицей из эмали. Павильон был из багряного бархата, почерневшего от времени. Позеленевшие золотые кисти каскадом спускались вдоль драпировки скрытого входа, искусно указывая место, где можно попасть внутрь. Я обошел с другой стороны и, вонзив острый городской меч прямо в бархат, вспорол его, как сгнивший лен. Затем я ринулся в палатку, приготовившись сеять мгновенную смерть. Но в этом не было никакой необходимости. Она побывала здесь раньше меня, дама с косой в руке и голым черепом.
С потолка спускалась лампа янтарного стекла и освещала сцену в мельчайших подробностях.
В итоге их было всего трое. Они сдвинули элегантные ковры, разбросанные по полу палатки, укрепили свои клинки в неровном каменном полу руин острым концом вверх и аккуратно и точно упали на них.
Я часто слышал историю о мужчинах, которые предпочитают самоубийство тому или иному позору, лишению или насилию. Однако слышать историю и видеть своими собственными глазами – разные вещи. Меня это потрясло и сразу заставило подумать с невольным отвращением о том, что может послужить моим испытанием, моим пределом, невыносимым бременем, чтобы я выбрал смерть от своего собственного кинжала, а не желание выстоять?
На каждом из них была золотая маска, одна в виде ястреба. Шафрановые волосы, залитые кровью, – всадник в колючем лесу.
Почему? Потерянная честь, унижение от того, что мы вышли из рабской ямы и побили их? Но эти даже не вышли и не попытались сражаться.
Я поднял голову. Павильон был увешан тонкими ослепительными шелками, вышивками и истонченной кисеей, колыхавшимися в свете янтарной лампы. Затем кисея шевельнулась и отплыла в сторону, как пороховое облачко. И что-то встало передо мной, серебристое свечение, яркая вспышка огнистого света в драгоценном камне – я отскочил назад с мечом наготове. И опустил меч, свинцовый в моей свинцовой руке.
Там стоял не городской воин. Я не думал, что с ними могли быть женщины, мы не встретили ни одной; кроме того, сначала она казалась не женщиной, а волшебницей, явившейся без предупреждения, так ослепительно и внезапно материализовавшейся, и трое мертвых были между нами.
На ней было подобие платья из серебряных змеиных чешуек и корсаж из бледных изумрудов, оставлявший грудь обнаженной. Талия у нее была тонкая, а груди полные, нежная осязаемая белизна теплым светом согревала темные кружочки на концах, и они были круглые, как две маленькие луны. Именно ее груди, может быть, убедили меня в том, что она человеческое существо, такие умопомрачительные, что не могли быть лунной плотью. Но лицо ее было скрыто под маской в форме серебряного оленя с глазами цвета яблочно-зеленого кварца, волосы, струившиеся из-под маски, напоминали другой род огня, холодно горящий огонь ледникового золота.
Она обратилась ко мне на языке города, который я больше не понимал. Я не понял слов, но смысл был передан точно: презрение короля к своему рабу, нет, хуже, богини к человеческому отродью, оскверняющему райские луга.
Еще никогда ни одна женщина не обращалась ко мне таким тоном, и я никогда не считал это возможным. Я был настолько изумлен, что стерпел это, как мул терпит свой груз, и мой рот, наверняка, был широко раскрыт, соблазняя ночных насекомых.
Потом я заметил, как ее рука, наполовину скрытая в складках юбки, сжалась на маленькой блестящей звезде, и я бросился в сторону в ту секунду, когда она метнула свой кинжал. Он сверкнул над моим плечом и врезался в драпировку палатки.
Увидев свой промах, она вскрикнула. Это был голос смертного существа, молодой, хриплый от горя, ярости и страха. Это вернуло мне зрение, и я взглянул снова. Теперь я увидел всего лишь девушку, дрожащую от страха, девушку в маске с обнаженной грудью, от вида которой у меня пересохло во рту.
– Ну, – сказал я, отбрасывая меч, – сегодня удача изменила тебе, оленеголовая девица.
Я знал, что она могла понять мой язык не больше, чем я ее. Недостаток словесной коммуникации оставлял нам для общения один вечный символический путь. Я был рад, что он был такой земной, рад, что у меня был предлог забыть, как мне сначала показалось, что она выкована из серебра.
Я перешагнул через мертвых, и, когда подходил к ней, она повернулась и попыталась убежать. Ее сверкающие топазом волосы всей массой хлынули по спине, как водопад. Я с легкостью поймал ее за волосы, повернул лицом к себе и сорвал маску.
Она была красива. Я никогда не видел подобной красоты. Кожа у нее была белая, волосы серебристо- белые по всей длине до самых корней, рот нежный, красиво очерченный и красный, как летние ягоды, а глаза были зеленые, как камни ее корсажа. Все это я увидел разом, как во вспышке ослепительного огня.
Она больше не боролась. Ее бой закончился. Она досталась мне легко.
Ее груди заполонили мои ладони, и от нее пахло юностью и женственностью. Я не причинил ей боли, в этом не было необходимости, она не сопротивлялась мне; и она не была девственницей. Я и не ожидал иного, раз она вышла из той мужской палатки. Она была их шлюхой, или чьей-то еще, теперь она будет моей. Врата между ее бедрами были золотыми, как и ее волосы, а дорога за этими вратами была вымощена для королей. Ее зеленые глаза-изумруды отражали свет лампы, свисавшей с крыши. Она не закрыла их ни разу, и она не смотрела на меня. Вопреки ее сердцу и уму, тело ее было щедрым со мной.
Лампа наверху горела не так ярко, и она лежала подо мной с открытыми глазами и открытым телом. Я все еще был доволен своей победой, победой над ней.
Я сказал просто так, она все равно не понимала язык племени:
– Прекрасное сокровище – взять тебя на глазах твоего мертвого хозяина.
И она шепотом ответила:
