ароматом. Девушка отвела факел, откинула голову назад, и ее волосы водопадом устремились к полу. Резко воздев факел, как делали участники Огненных скачек перед началом состязания, она снова бросила его вниз, коснувшись пламенем ткани.
Газ, укрывавший ее, засыпал искрами и задымил. Куски ткани растворялись в огне, исчезали один за другим, истаивали удушливым дымом. Словно восход черной луны, взорам зрителей открылась одна грудь цвета ночи, совершенной формы, украшенная бриллиантовой звездой.
Гости одобрительно загудели. Но танцовщица ничего не видела и не слышала.
Факел, зажатый в левой руке, сверкал вокруг нее, то на плече, то на бедре. Волнообразные движения ее тела все убыстрялись, словно она заигрывала с огнем или обольщала его. Текучий газ на мгновение вспыхивал тут и там, мерцал, завораживал, таинственным образом исчезал, полосы цвета перетекали друг в друга, и все сильнее пахло благовониями. Ритм барабана ускорился до галопа, флейта забиралась то вверх, то вниз. Огонь вонзил зубы во все покровы, скрывающие девушку, и в какой-то миг начало казаться, что она полностью горит. Некоторые из зрителей, испугавшись, громко закричали. Но пламя, достигая черных волос, слетало с них пылающими цветами. Она была обнажена уже до пояса, оставались только бриллианты. Натертая маслами кожа переливалась в свете факелов. Пупок танцовщицы горел камнем цвета угасающих углей. С неохотой любовное желание и огонь начали ослабевать. Танцовщица пребывала в трансе, музыка подчинялась ее капризам, гудели барабаны… Она окуналась в пламя и вылетала из него. Девушка наклонилась, согнулась, легла на мозаику и выпустила из рук кость, увенчанную огнем, перехватив и сжав ее ступнями. Прозрачная, тягучая, словно черная патока, она встала на ладони. Сильные ноги с тонкими ступнями подняли два огня и дразняще провели ими вдоль позвоночника. Внезапно она вспыхнула, превратившись в шар, состоящий из чистого пламени, в котором кувыркались блестящие колеса диких огней. Шар, вращаясь, опустился на камень и снова стал женщиной.
Невредимая танцовщица стояла перед зрителями, слегка прикрытая лишь легкой пеленой дыма. Бриллианты блестели на груди девушки, обвивали ее бедра, а вокруг талии темным огнем пылали гранаты. Свет факелов защищал ее, застывшую в холодной отрешенности. Она стояла как статуя, никого и ничего не видя, пока музыка не окончилась.
Хвалебные возгласы пронеслись по комнате. Она не обратила внимания на звуки, не остановилась перед драгоценностями, которые не бросили, а положили к ее ногам. Три принца вошли в круг и обступили танцовщицу, пока рабыня заворачивала ее в шелковый плащ.
— Пандав, я никогда не видел никого лучше. Ты воплощаешь собой всю силу Звезды, — элисаарский аристократ поклонился танцовщице. Так, согласно обычаям Саардсинмеи, знать выказывала уважение, признавая равенство таланта и высокого происхождения. — Ты вернешься на ужин, когда оденешься? Скажи, что согласна.
— Я не вернусь, — она впервые взглянула на него и усмехнулась.
— Ты приводишь нас в отчаяние.
— Меня ждут в другом месте.
— Тогда, может быть, завтра?
— Может быть…
В хорошо освещенной комнате, предоставленной в ее распоряжение, Пандав вымылась и облачилась в роскошные одежды. Нижнюю часть лица она прикрыла полумаской из тонкого кованого золота. Эта маска, ставшая ее отличительным знаком, была скорее данью привычке, поскольку весь город знал ее или о ней, да и ее крытый, по-закориански черный экипаж всегда узнавали по эмблемам Двойной луны и Дракона, когда-то являвшимся исключительным знаком мятежников и пиратов.
Девушка-рабыня собрала вознаграждение танцовщицы. Как и другие представители артистической элиты, она всегда получала больше всякой меры. Воины и колесничие становились в Саардсинмее королями, акробатки и танцовщицы — королевами, их приветствовали и чествовали везде. Желающий убедиться в этом мог в любой день заглянуть на Могильную улицу, где погребения людей зрелищ затмевали своим богатством саркофаги Повелителей Гроз Дорфара.
Но, даже пользуясь таким успехом, Пандав не удостоилась высшей награды — публично зваться по месту своего рождения, Ханассору. Она поклялась на алтаре Зардука, закорианского огненного бога, добиться такого признания, которое уже заслужили другие — тот же Лидиец.
У ворот ожидал в готовности известный всем экипаж. Пандав залезла в него и увидела кого-то прямо перед собой. Женщина, явно знатная, закутанная в плащ с капюшоном и, без сомнения, немало заплатившая возничему. Что ж, уже почти пришло время Застис, когда такие вещи случаются сплошь и рядом. Закорианка не испытывала отвращения — все зависело от того, какое предложение последует за сорванной оберткой.
— Добрый вечер, госпожа, — произнесла Пандав сквозь маску. — Я обещала быть во дворце Стражи перед заходом луны и могу уделить вам лишь несколько минут.
— Ханассор, — вкрадчиво ответила другая женщина. — Ты ничего не знаешь о нем. Они никогда не говорили тебе, к примеру, что твое искусство танца, которое здесь делает тебя знаменитой, там не стоит ничего? В кабаках закорианской столицы женщины сжигают свои лохмотья за несколько медяков, и это самое обычное дело, а не исключительное умение. Неловкие часто обжигаются. И каждую такую танцовщицу к тому же можно взять как шлюху. Отправляйся прямо сейчас в Вольный Закорис — и узнаешь цену женщины.
Пандав задержала дыхание. Ее рука скользнула к груди, где в перламутровых ножнах прятался кинжал. Незваная гостья умела читать мысли. Она могла проникнуть даже в мозг Виса, хотя сами Висы не обладают такими способностями.
— Да, — подтвердила женщина. — Я могу говорить изнутри. И довольно точно считывать.
— Значит, ты из Шансара, — Пандав произнесла это с холодным высокомерием элисаарского Виса.
— Нет. Шансарцы не столь искусны. Я — эманакир.
— Степнячка! — бросила Пандав, словно выругалась.
— Эманакир, я сказала. Есть разница.
Теперь стало понятно, почему возничий пустил женщину в экипаж. Если завоеватели из-за моря порой наталкивались на сопротивление, то с жителями Равнин никто ничего не мог поделать. Они, несущая разрушение свора змеиной ведьмы, могли сотрясать основания городов и вызывать богов из-под моря.
— Чего ты хочешь? — спросила Пандав. Было ясно, что цель женщины не имеет отношения к Застис. Впрочем, оно и к лучшему, ибо ее белая кожа вызывала неприязнь у танцовщицы.
— Лидийца, — ответила женщина. — Дети Дайгота знают о делах друг друга. Расскажи мне, как сблизиться с ним.
— Ты меня удивляешь, — уронила Пандав. — Откуда мне знать? Иди на стадион. Умоляй его, как другие. Пошли подарок.
— Ты неправильно поняла мои слова. Мне нужно поговорить с ним наедине.
— Стадион. Мольба. Подарок, — с мрачным удовольствием повторила Пандав.
— Закорианка, — голос белой женщины охладил даже жаркую предзастианскую ночь, — от моего внимания не отказывается никто.
— Тогда и он тебе не откажет. Зачем ты пришла ко мне?
— Чтобы облегчить путь. Так, теперь я вижу. Он на званом ужине, но скоро уйдет, так как через четыре дня ему сражаться на стадионе. Как ясен твой разум! И какую же дорогу к дому он выберет для одинокой прогулки элисаарской ночью, Пандав эм Ханассор?
Увидев, как легко гостья читает ее неосторожные мысли, Пандав попыталась окружить стеной свои знания об улицах города. Разумеется, без всякого толку.
— Благодарю тебя, — промолвила сука-эманакир, нежная, словно несущие смерть снега.
Сразу после полуночи группа саардсинских Клинков спустилась с крыльца особняка на Колонную площадь. Они смеялись и прихлебывали вино, окруженные блеском молодости, силы и богатства. Среди них шел и Регер эм Ли-Дис.
Когда они проходили через многоколонную галерею, направляясь к улице Мечей, кто-то окликнул Лидийца. Его спутники, ничего не заметив, пошли дальше, но Регер заколебался и взглянул назад. Бледная тень, женщина, появилась меж колонн.
— Не сегодня, красавица, — сказал он, почти отвернувшись от нее. — Я сражаюсь в первый день
