14 июня в семь утра кто-то отдал приказ передвинуть танки поближе к объекту Грибник. Еще не стрелять, нет, не атаковать. Просто переместить поближе. Да и Завеса, памятуя давешнее предупреждение, не собирался открывать очистные работы. Он прикинул, куда бы ему лучше отодвинуться от назойливых стратигов. Кажется, ему подходит во-он тот лесочек. За грядой курганов. Мимо каменного сооружения, которое называлось совхозной плотиной, о чем Завеса не имел ни малейшего представления. Он отметаморфировал небольшую металлоидную пичугу и двинулся в обход курганов со скоростью синицы, перелетающей с ветки на ветку. Завеса двигался не в очистном режиме, а в походном. Но даже походный его режим оказался несколько грубоват для окружающей реальности. Деревья вокруг ломались как спички, вода в болоте закипала, высоковольтная линия искрила смертельными синими жилками. Плотина, та и вовсе обрушилась.
Таращук, собственно, отреагировал именно на плотину. Руководство операции отдало приказ поднять в воздух МиГи, развернуть танки и артиллерию, но команды «огонь!» все еще не отдавало. Зато ее отдал Таращук. Объект пер чуть ли не прямо в лоб на его позицию. Громил народнохозяйственное имущество. И, главное, взыграло у майора ретивое. Если б не здесь, не сегодня, он бы, может, и воздержался от самодеятельности. Но нет же, нервы Таращука истончились до предела. Явилась майору неуставная мысль, будто бывают несанкционированные действия, за которые руководство потом только спасибо скажет. Он послал запрос в штаб операции и, не дожидаясь распоряжений сверху, дал залп с первой пусковой.
Мячков рассказывал впоследствии, как он проследил движение цели по визиру и доложил командиру дивизиона: «Есть подрыв». Таращук посмотрел на них с Печериным какими-то осоловелыми глазами, словно только что очнулся от сна, и закричал: «Бегите! Немедленно! У…те отсюда!» Мячков сейчас же выскочил из машины и понесся, не разбирая дороги, поскольку тоже… очнулся. А Печерин задержался. Мячков не знал, почему тот не успел спастись. Он не видел и не слышал, как сержант, перекрикивая рев дизеля, обратился к Таращуку: «Разрешите остаться, товарищ майор!» Отважный человек. Но в наши дни судьба равнодушна к храбрым. Таращук заглянул сержанту в глаза, сделал паузу на несколько секунд (тоже подумал, что вот, отважный человек) и заорал: «Товарищ сержант! Слушай мой приказ! Немедленно покинуть…» Тут их накрыло.
Огромная болванка круговской зенитной ракеты пронеслась над лесом. Почти неожиданность для Завесы. Щит он, конечно, держал. Без щита попадание было бы несколько… болезненным. Приличный удар. В четверть силы аполлоновой стрелы, в половину силы огненных мячей мага Февды в Тартессе. Круговская ракета не рассчитана на прямое попадание. Она взрывается рядом с целью и поражает ее направленным потоком металла. Железный дождь выстриг в ельнике рощицу…
Это было явное нападение. Санкция предупреждения Господня оказалась перебитой санкцией самозащиты. Завеса получил право сопротивляться и воспользовался им в полной мере. Какое удовольствие! Какая прелесть.
МиГи буквально рассеяло: сдетонировал боезапас на подвесках. Орудия и танки рвало в щепы так, будто в каждый из них попало по фугасу. Бронированная танковая башня пролетела полтора километра и проломила крышу дачи в кооперативе «Заря». Взрывы шли почти без интервалов, со скоростью автоматной стрельбы. Лазеры не успели даже изготовиться к бою. От второй пусковой установки Таращука осталась одна воронка: когда Завеса поразил машину, вместе с ней взорвалась не использованная ракета. Пятиметровая сорокатонная туша станции наведения ракет со всем своим букетом антенн перевернулась в воздухе и рухнула вверх тормашками. Майор, полуживой, попытался вылезти через передний люк. Но тут Завеса поразил их во второй раз, и боевая машина превратилась в горящее месиво металла, пластика и живой плоти.
Какие-либо остатки командного пункта так и не были обнаружены.
Вертолетный полк бездействовал, не получив никаких приказов. А потом и связь оборвалась…
Вся битва с момента, когда двинулись танки, до уничтожения последней единицы боевой техники заняла не более четверти часа. Еще час Завеса медленно и со вкусом заравнивал все возвышенности, весь бронированный мусор, а заодно и поселок Каменку. В результате получился ровный как стол пустырь. Затем он переместился в намеченный лесочек и там вновь застыл. Только к вечеру осмелились появиться спасатели.
Буквально через двое суток после битвы под Каменкой в солидном научно-популярном ежемесячнике «Природа и жизнь» появилась статья «Необычный случай сейсмической активности в Подмосковье». По Интернету просочилось: авария при транспортировке радиоактивных отходов. Доколе?!
Березовая каша. Бой на вепревском мосту
…Напарник разбудил его часов около восьми вечера. Они спали по очереди, не уходя с позиции: два раза по три часа, плюс час на обед. До восьми утра никто, разумеется, не ложился, ну а уж после восьми вечера, в преддверии поздних июньских сумерек, почивать отправился бы только прирожденный самоубийца. Война велась вот уже несколько тысячелетий, обе стороны устали преподносить друг другу сюрпризы, истощились в выдумках. Терпение, сила и выносливость ценились выше ловкости и куража. Гоплит всегда бьет пелтаста…
Когда-то он собирался стать историком. Сколько лет прошло с тех пор? Да уж не меньше восьми… Помнит еще, что вот, Боспорское царство, Левкон II, а к чему этот Левкон II, бог весть. Зато за последние несколько лет он выучился сотням нехитрых приемов, спасавших жизнь в очень неприятных ситуациях. У беса уязвимы глаза и рот… У некробиота – пах и ладони. У ведьмы – все, но в нее хрен попадешь… Без молебна и причастия лучше на бой не выходить, иначе закончится однозначно… И еще: если беси пришли воевать, то днем воевать они не станут. Неженки. Это если люди… или бывшие люди – то круглые сутки. Тут беси, много бесей, до сумерек не сунутся, будь спокоен, друг сердечный.
Пять боев, если не считать сегодняшнего, у него уже было пять боев со времени вступления в дружину при Никольском приходе. Там священник – знал; в большинстве случаев священники ничего не знают о дружинах или что-нибудь обрывочное, на грани полного незнания. Отец Николай знал и даже сам представил его пожилому человеку с рассеченной губой…
На солнышке его разморило. Голова тяжелая, как бурлацкстрой на третий день угрюмой пьянки. Напарник молча поставил перед ним котелок с бурыми макаронами и вялыми нитками тушенки. Положил в траву фляжку с водой. Русаков погладил ее рукой, поморщился: теплая. Прополоскал рот, сплюнул: со сна такая дрянь там заводится, что будь спокоен. Славно было бы снять камуфляж, скинуть сапоги, окунуться в речушку, смыть пот. Вода там должна быть холодная, потому что проточная – вон как бежит по камушкам…
– Неужто опять сунутся? – это напарник.
– Сунутся.
– Да вряд ли. Крепко мы им накидали…
– Петрович тебе что сказал: попрут, ни на какие потери не глядя. Особая миссия какая-то. Ты хоть раз видел, чтобы Петрович ошибался?
– Ну, не видел… – неохотно признал напарник. И оживился:
– А революция Октябрьская, к примеру, раньше была?
– Да балабон ты, и больше ничего. Сиди уж.
– Сам ты балабон! – напрасно рассердился напарник.
Накидали-то крепко, это да. Порядочно накидали. Часов в пять утра они поперли, еще муть стояла фиолетовая, еще светать только-только задалось – смотри, поехали на машинах через реку, по мосту. А кто-то вброд пошел, ног замочить не побоялся, будь спокоен, товарищ дорогой. Видно, не ожидали особого отпора, думали: кордон или заслон, или пост, или что. Словом, не ожидали, что тут уже собралось двадцать шесть человек человек в полной боевой готовности, да еще Петрович. Молебен только успели отслужить, и сразу сюда, уже смеркалось. Торопились, ожидалось: попрут по ночной поре. Ну, точно, поперли. Да и пяти часов еще не было, спать хотелось зверски. Ну на мосту они бесячью машину-то остановили, да так что
