– Да какая тебе разница, кого как называют! Ты сам – тот, кем себя сделаешь. Хочешь быть женевцем, так будешь женевцем. А захочешь стать русским, станешь русским.
– Я женевец, Витя.
– Ты прежде всего дурак. И рот закрой. Не зли меня своей дурью. Короче, дай закончить. Тех, с лайнеров скинутых, мы про себя называем «вечно живыми». Терре-2 больше всех повезло. У нас их никак не меньше девятисот миллионов. Из них шестьдесят пять миллионов одних русских. Так по документам выходит: раскопали кое-что в архивах... На Терре-3 полмиллиарда. У других поменьше. Что тебе сказать, Дима? У нас ведь вся планета, выходит, как одно большое кладбище. Поля, леса, горы, океанское дно ровным слоем пепла засыпаны. Куда ногу не поставь – везде частички мертвецов. Так сколько стоит человеческая жизнь, Дима?
Он промолчал. Да и не требовал ответа Викторов вопрос.
– Надеюсь, ты понял кое-что. Трудно, брат, не быть русским с такой-то историей.
– Ты так говоришь, как будто у тебя есть какая-то особенная миссия.
– Миссия? Ерунда. Хм. А что? Может быть, и миссия. Пожалуй, есть у нас миссия.
– У вас? Это у кого?
– У нас, у русских, у российских. Только я, Дима, не умник, я технарь обыкновенный, а тебе бы с философом поговорить. Или с историком что ли... на худой конец.
– А ты попробуй.
– Если коротко, если в двух словах, то вот что выходит: пока жив хоть один русский, мир не будет монотонным.
– Монолитным, ты хочешь сказать?
– И монолитным, и монотонным, и моноцветным... Не знаю, как объяснить. Мир не должен быть моно. Мир должен быть поли.
– Опять я не понимаю тебя.
– Да все просто. Вот, говорят: есть свобода
– Приносить человеческие жертвы... строить концлагеря...
– А кто ты такой, чтобы осуждать целый народ? Кто ты такой, чтобы учить его жить?
– Ну знаешь ли! Есть какие-то общие ценности...
– Нет, Дима. Таких нет. Быть может, огромной стране нужно пройти через боль, кровь и страшную жестокость, чтобы найти свою судьбу. Или чтобы очиститься. Или чтобы отыскать какую-то творческую силу... Да просто испытать на себе казнь Господню! Тебе-то откуда знать? Нет во всей вселенной такой истины, которой нужно было бы всех причесать под одну гребенку. И людей таких нет, у которых было бы право решать, как ты должен жить, с кем спать, сколько детей плодить, в кого верить, кого уважать и чем заниматься! Ты понимаешь меня, Дима?
– Погоди-погоди! Ты не спеши так. А мир? Что может быть выше и нужнее мира? Ты же на себе знаешь, какая это радость – воевать...
– Ну, знаю. И что? Вот поссорились два государства и начали войну друг против друга. Что нужно делать с ними?
– У нас эта проблема не стоит. А раньше бы ввели миротворческий контингент, развели драчунов, дали бы по попке зачинщикам свары...
– Это же не дети, Дима! Это целые страны. Они выбрали себе такую судьбу, и почему следует их лишать ее? Такова их воля. А воля, по-моему, выше мира... Знаешь, что я тебе скажу про миротворцев? Каждый миротворец должен стать мертвецом. На том самом месте, где он занялся миротворчеством. Наша миссия – партизанская. Если хочешь. Наша миссия – убить миротворца. Чтобы неповадно было лезть в чужие дела. Никогда. Ни под каким предлогом.
– И что же, вот, прислал Мировой совет миротво... ну, военных прислал – ликвидировать беспорядки в каком-нибудь резервате, жизни людям спасать, а ты приведешь партизанский отряд воевать против них?
– Дима, не воевать, а побеждать. Я приведу группу людей, которые изыщут способ тихо и профессионально снести голову генеральному миротворцу. А если бы пролезал со мной не один человек, а целый бронированный крейсер, то лично уговорил бы капитана дать залп. Одного хватит. Чтобы. В пыль. Чтобы. Никто. Потом. Не шевелился! Да и уговаривать бы особенно не пришлось.
– Но это же хаос, Дима! Ничего кроме хаоса. Война всех против всех за свой выбор. Неужели ты не веришь, что может существовать какая-то группа людей, способная все устроить идеальным образом... – Дмитрий Сомов устал от этого разговора. Все получалось не как обычно. Витя сегодня безжалостен. Лупит его и лупит – будто хоккейной клюшкой... Что отвечать ему? Как отвечать? Он чувствовал собственную слабость необыкновенно остро и сопротивлялся из одного упрямства. Уступить значило слишком многое в своей жизни поставить с ног на голову... Или наоборот, вернуть в естественное положение? Нет, невозможно уступить! Так просто взять – и уступить.
Тем временем Виктор вертел головой и ухмылялся. Наконец он ответил с полной уверенностью в голосе:
– Не верю. А глядя на вас тем более не верю.
– По-моему тут не столь уж худо. Немного страшно, но жить можно. Очень даже.
– Ну и живи так.
– Но ведь хаос же, Дима, хаос!
– Да никакой не хаос. По жизни всем как-то удается договориться друг с другом. Худо-бедно, а договариваемся. Жизнь это такая вещь, Дима, что кого хочешь с кем хочешь может научить обитать рядом и не рвать друг другу глотки. Ты посмотри на нас самих, на русских! Мы же при любом режиме умеем устроиться. На Венере у нас анархия полная. На Терре-2 – республика, и там всем заправляют знатные рода, сильные люди. На Земле, на Луне и на Весте – государь Даниил III, всероссийский император и самодержец. Слышишь: самодержец! Неограниченный. На Европе – консулат...
– На какой Европе? Ты уже говорил: «Европа...» Я не понимаю.
– На такой. Спутник у Юпитера есть, Европа называется.
– Прости, это у нас в школе не изучают.
– Ладно. Так вот, они там у себя на Европе отчудили монархию с двумя монархами сразу – военным и гражданским. Или это уже республика?
– Да Разум его знает...
– Короче, посмотри на нас! Дай нам полную волю, и мир будет пестрее пестрого, а в каждом поселке будет своя политическая система.
– А на самом верху – всевселенский самодержец...
– И что? Да хоть бы и так. Мы вечно строим государство, которое потом строит нас. Потом мы разрушаем его и с воплями радости пляшем на руинах. А чуть погодя снова принимаемся все за то же строительство. Менуэт-чечетка-менуэт-чечетка-менуэт... Вот она, русская судьба. И что, плохо? Да нормально.
– Начинаете с неограниченной свободы, а заканчиваете неограниченным деспотизмом.
– И опять забираем от деспотизма волю, и опять ее отдаем... А кто нам помешает? Допустим, захотел кто-нибудь помешать, – от меча и погибнет... И потом, Дима, любишь ты оперировать идеальными состояниями, как какой-нибудь математик. А в природе нет идеальных состояний. Сплошные помеси, примеси, сплошное динамическое равновесие, сплошные компромиссы, сплошные неустойчивые системы. И ничто никогда не доходит до чистой схемы. Славен Господь! Он не допускает такого безобразия...
Дмитрий Сомов склонил голову. Он не чтобы проиграл, он как-то... иссяк, изнемог. Полное опустошение. «Разве можно быть таким настырным и таким жестоким? Как будто избил меня до полусмерти...»
Виктор, сам того не зная, добил его одной фразой:
– А в общем-то ты прав, конечно... – встретив затравленный взгляд собеседника, он пояснил:
