– Спасибо, буду обязательно.
– Славке скажи, что он толстая и ленивая задница – не может трубку снять, ей-богу!
– А сам?
– Саня, не поверишь, столько жалоб! Такой, блин, беспредел, вот и разгребаю. Ты-то уж не с этим ли? – спросил подозрительно.
– Нет, – соврал Турецкий, – у меня свои проблемы, внутреннего порядка.
– Ну жду.
«Оказывается, Саня, смотри-ка!.. А Костя хоть и зануда, а наш человек. Позвонил, не счел за унижение... Но ведь, кажется, и легкий такой намек Фролова тоже негоже оставлять без последствий».
Александр Борисович открыл нижнюю дверцу сейфа, пошарил там, в углу, за кипами пухлых папок... Подумал еще, сидя на корточках, и со вздохом добыл запечатанную бутылку коньяка. Решил так: это никакая не взятка, поскольку и нужды в ней нет, а вот хорошее к тебе отношение надо ценить наперед, а не только тогда, когда уже петух жареный клюнул, не дай, конечно, бог...
И сунул коньяк, произведенный в солнечной Армении тоже еще при советской власти, а следовательно, не просто старый, а уже очень старый, в кожаную сумку-барсетку.
Скажи кто Александру Борисовичу, что он сию минуту совершил весьма дальновидный и, что гораздо важнее, не менее своевременный поступок, он бы не поверил. Подумаешь, всего и делов-то! Было бы о чем говорить!..
А касаемо «вампуки», Славка отчасти прав. Скорее, по сути. «Вам пук цветов подарим!» – пели хором девицы из какого-то благородного училища песню собственного сочинения своему попечителю великому князю. Народ рыдал, поскольку действительно – полная фигня. Так с тех пор и пошло. Конечно, если уж быть до конца справедливым, то стоило бы добавить и следующее: сие знание получено Александром Борисовичем от его супруги Ирины Генриховны, которая преподает музыку в престижном училище и, следовательно, знает о ней все. Но сам Александр Борисович на подобную ссылку не согласился бы. Из соображений персональной гордости.
Оставалось только ждать, когда прокурор города Москвы Павел Петрович Прохоров даст распоряжение своим деятелям и те безо всякого огорчения, а, напротив, возможно, даже с изрядной долей злорадства скинут неприятное, скандальное служебное расследование на плечи явно страдающих болезненным самомнением работников Генеральной прокуратуры. Ни для кого же не было секретом, где и кем трудится папа Рустама Гусарова. Ну вот пусть теперь они сами и ломают себе головы, защищая честь мундира.
Странно, но, как позже, что называется краем уха, услышал Турецкий, сочувствующих Рустаму в его «конторе» на Пятницкой почему-то не нашлось. А вот почему – это очень тяжелый и неприятный вопрос. «Что с нами происходит?» – сегодня такая же риторика, как набившее оскомину еще в школе «Выдь на Волгу, чей стон раздается?». Хотя, то ли Нинка притащила из школы, то ли Ирина – из своего музучилища, нынче два слова «чей стон» молодежь заменила одним – «чарльстон». Давно уже заменила. И ведь звучит!
Он правильно сделал, что запихнул бутылку в барсетку, потому что, оставляя теплую куртку на вешалке, ему пришлось бы перекладывать ее в карман. А на виду у многочисленных офицеров милиции и публики в штатском – последняя, естественно, жаждала здесь отыскать справедливость – подобная «демонстрация» не прошла бы незамеченной.
Войдя в кабинет главного начальника, Александр Борисович испытал все то же часто повторяющееся в последнее время ощущение, напоминающее дежа-вю. Но только, вероятно, с обратным знаком. То есть хозяин кабинета был ему как-то отдаленно знаком, но вот сказать с уверенностью, что это именно с ним изображал он какой-то там балканский танец на вечеринке у Славки, это извините... Возможно, поэтому и застыло у него на лице настороженное выражение.
Но хозяин – рослый, крупный генерал с глубокими залысинами и лохматыми, кустистыми бровями – немедленно поднялся из-за стола и быстро пошел навстречу с раскинутыми для дружеских объятий руками. Е-мое! – сказала бы одна знакомая женщина, что делается.
– Ха-ха! – воскликнул гулким басом Фролов. – И совсем не изменился! Молодец! Садись, рассказывай. – и сам сел к длинному столу для заседаний узкого круга – напротив.
Турецкий поставил барсетку сбоку, на стол, и в ней что-то предательски звякнуло – ну как если бы ключи, к примеру, стукнули по стеклу. И генерал немедленно уставился на нее, потом перевел вопросительно улыбающийся взгляд на гостя.
– А, – небрежно отмахнулся Турецкий. – Искал в сейфе нужный документ, совершенно случайно наткнулся... Хочешь взглянуть?
Он вынул бутылку, протянул через стол. Фролов, не прикасаясь к ней, прочитал надпись на этикетке, покачал головой:
– А что, Саня, и часто тебе удаются такие неожиданные находки?
– Да не знаю, – пожал плечами Александр Борисович, – как-то завалялась.
– Ну раз завалялась, значит, надо понимать, и не жалко. Отчиняй! А я скажу...
Он вышел в приемную, и через минуту-другую его секретарша внесла на подносе пару рюмок и две чашки кофе. Поставила, улыбнулась Александру Борисовичу и удалилась.
– Рассказывай, какие дела, – сказал Фролов, поднимая рюмку. – Твое драгоценное!
– Взаимно! – кивнул Турецкий...
Профессионально выстроенный только на одних фактах и полностью лишенный любых эмоций, недолгий рассказ Александра Борисовича, было заметно, вызвал легкое недоумение у генерала.
– Все понимаю, Саня, кроме одного, – задумчиво пророкотал он, – на хрена попу гармонь? Ты ж у нас по заказухам, на кой черт тебе эта шпана? Я подозревал что-то личное.
Ну вот, теперь, значит, надо и это объяснять. Про Костю Меркулова, про Хасана Гусарова, про Питера Реддвея – словом, про все, с чем невольно столкнулся Турецкий в последнюю неделю. Оказывается, всего неделя-то вроде и прошла, а уж думалось, будто невесть сколько времени занимается действительно не своим прямым делом.
– Словом, понятно... – пробурчал Фролов, уже сам по-хозяйски разливая коньяк. – Хреновая, доложу тебе, Саня, у нас система, если на каждую дырку приходится «важняка» напрягать...
– Согласен, но ведь и сам помнишь наше светлое прошлое. Если не ты, то кто же?
– А это потому, что все работать разучились! За редким исключением. Вот они на тебя и валят.
– Разучили, Федор Александрович, – вздохнул Турецкий. – А точнее, отучили. Думаешь, не умеют? Или не хотят? Нет, дорогой, не дают. Не разрешают – из высших интересов.
Он вспомнил о том же Фрадкине и его более чем странном похищении, обошедшемся концерну в десять миллионов долларов. И можно подумать, будто эти деньги они вынули из собственного кармана, а не из государственного... Вспомнилось не менее странное решение прокурора прикрыть это дело... Но решил, что нагружать сейчас Федора еще и такой информацией было бы откровенно недружественным актом. Хватит уже и того, за чем он пришел сюда. А, собственно, чего он просит-то?
Этот же вопрос задал и Федор:
– Так чем же я-то могу помочь твоему горю?
– Во-первых, Федь, мне бы не хотелось, чтобы тебе донесли, что какой-то там наглый деятель из Генеральной прокуратуры чего-то копает под твою доблестную организацию. А это будет обязательно. И донесут, и распишут в таких красках, что не дай боже. И, во-вторых, чего я буду, в самом деле, при нужде и без надобности трясти своей ксивой? Мне ж много не нужно. Нам бы тех «капитанов-лейтенантов» вычислить и взять за это самое, чтоб у других охоту отбить.
– А вот, кстати, по этому поводу! – засмеялся Фролов. – Было у нас тут... – он обвел пальцем длинный стол, за которым сидели сейчас, намекая на какое-то высокое, видимо, совещание. – Короче, в связи с многочисленными жалобами по поводу хамящих гаишников и пожеланиями оттуда, – он ткнул пальцем в потолок, – мои боевые помощнички внесли предложение... Сейчас скажу, ты отпадешь. Это ж тебе просто повезло – на офицеров нарвался. А кто у нас главным-то образом на дороге стоит? Да сержант с трехклассным в лучшем случае образованием. А других просто нету! Потому что, если у кого семь классов, тот, считай, уже на руководящий пост тянет! Так вот и предлагают, честное слово, не вру! Давай, говорят,
