которой потрудились старшеклассники, за десять дней своего пребывания оборудовала лагерь, очистила лесок от валежника и сделала запас топлива чуть ли не на все лето.
Но продолжу рассказ о заведенных в лагере порядках. В 13.00 удары по рельсу объявляли о начале обеда, после которого полагался «тихий час», когда можно было немного отдохнуть, например, подремать в тенечке, после трудов под жарким утренним солнцепеком. Затем все вновь приступали к делам до вечера. В 19.00 следовал ужин, и после него начиналось время блаженства для ребятишек, так как обычно лагерь в полном составе, оставив охранником лишь брата Феодора, строем и с песней отправлялся на озеро купаться. Два, два с половиной часа можно было плескаться, играть в мяч и в другие подвижные игры, ловить рыбешку, которой, надо отметить, было в озере немало, даже, говорили местные пацаны, там и раки крупные водились. После такого активного отдыха «зернышки» опять возвращались в свой «колос», оглашая окрестности бодрой песенкой. Затем устраивалась церемония снятия флага, а перед строем руководство подводило итоги дня, отмечая ударников и журя озорников и нерадивых (последнее, правда, случалось крайне редко). После вечерней линейки читались молитвы на сон грядущим, все хором молились за родителей своих. После этого расходились по палаткам. Иногда в лагере устраивались вечерние посиделки у костра. Душой их был отец Григорий. Он знал массу всяких интересных, душеполезных и поучительных историй, охотно отвечал на все вопросы юных почемучек. Что и говорить, я старался изо всех сил, ведь меня здесь уважали, я был неким авторитетом и даже образцом... благочестивого христианина! И на меня в лагере возлагали большие надежды. И мне очень хотелось не опростоволоситься и особенно было неудобно подводить Пашку, которая считала меня своим верным и добрым другом! Я заводил будильник на мобильнике и клал трубку прямо под ухо, чтобы обязательно проснуться хотя бы на полчасика раньше всех, частенько делать этого ой, как не хотелось... Я всячески понуждал себя и радовал старосту своим поведением. Еще до подъема мы с Пашкой успевали сбегать на озеро, чтобы взбодриться, затем натаскивали воду для умывальников, разводили огонь в печи и кипятили чай, чтобы к завтраку он был уже не таким горячим и ребятня могла бы с ним побыстрее управиться. Не брезговал я помогать и дневальным, подметая территорию и оттаскивая мусор на свалку. К такой жизни я довольно быстро привык, втянулся в распорядок дня, и мне было радостно трудиться на благо ближних и вносить посильную лепту в дело возрождения храма. Конечно же, обилие дел и забот, активный отдых и более витаминная, чем калорийная пища не прошли даром. Я заметно похудел, отчего стал постройнее и, как отметила староста, даже более привлекательнее. Один раз Пашка мне так и сказала, когда мы купались в озере:
- Жор, ты прямо, как лето!
- В смысле? - не понял я.
- Ну, расцветаешь каждый день...
- От такой же и слышу! - рассмеялся я и потащил девчонку в прохладную глубину.
«Зернышки» ко мне привыкли очень быстро. Никто уже не пытался величать меня на «Вы», а звали по-простецки - Жора, и относились как к старшему брату. Я поражал их своими подвигами, умением классно нырять и плавать, познаниями в арабском языке и любовью к приколам. Все считали за большую честь получить работу рядом со мной и даже сесть поближе за трапезой. Скажу вам честно, ребята, эта неделя далась мне все-таки тяжеловато. Под конец этих пространных летних денечков я так уставал, что, забравшись в свою палатку, моментально отрубался, частенько не разуваясь и не раздеваясь, не зная даже, где и как я примостился... Снов почти не стало. Короткая ночь пролетала быстро, и перед самым ухом вновь раздавался противный голос с мобильника: «Подъем, обжора! Вставай, лежебока! 45 секунд - время пошло! Динь-динь- динь...» И заново... Как он меня доставал! Но, делать было нечего... Протирая слипшиеся глаза, я выползал из палатки и зевал, слегка ежась от утренней прохлады. Однако, увидев идущую по лагерю старосту, я тут же вставал на ноги, заправлялся и... принимал бодрый вид. Она подходила, улыбалась и спрашивала:
- Проснулся?
- А как же! - парировал я.
- А я уж подумала, не впал ли мой Георгий в летнюю спячку... Тогда будить придется.
Я никогда не сердился на такие шуточки, а, наоборот, был очень рад видеть Пашку и говорить с ней о чем угодно, ведь кроме этих утренних минут у нас больше не оставалось времени побыть хоть немножко вместе. Я очень дорожил этим предподъемным временем, и поэтому заставлял себя вставать пораньше, как бы тяжело это ни давалось. Теперь скажу немного о делах. Меня назначили бригадиром на «храмовых работах». Брат Феодор считался нашим старшим мастером, а отец Григорий, стало быть, являлся начальником стройки. Все тылы находились под надежной опекой Людмилы Степановны. Пашка руководила девчонками, а я мальчишками, и у меня работников было на две души побольше. Хотя, надо признать, все девчонки тоже стремились потрудиться под началом Жорки-Обжорки. Я брался за любое дело с какой-то фанатичной бесшабашностью. Как говорится, сила есть... А ума-то в наших делах пока особо и не требовалось. Я пер напролом и увлекал за собой ребятню. Они хоть и уставали, но, видя мои азарт и неутомимость и не желая показаться друг дружке слабаками, упирались из последних сил. Частенько я превращал работу в игру. Например, предстояло нам вырубить заросли высоченного бурьяна. Я объявлял своей дружине, что перед нами, мол, стоит армия басурманская, которая прет на нас несметною силою, чтобы не допустить нас к храму Божию и лишить народ силы святыни христианской, и предлагал дать достойный отпор колыхающейся нечисти. Мы разбирали «оружие» - палки да прутья - и с криками: «Ах, вы, басурмане проклятые, отведайте силушки богатырской!»[5]
