хотел сказать: «Пашка, какая же ты маленькая! Ну надо же!» Но и это видение исчезло. Снова меня придавила глухая темнота. Когда мозг вновь включился, то я первым делом услыхал какое-то шуршание, точно вокруг ползали огромные гусеницы. Они лезли на ветви, корни, срывались с них, карабкались по отвесным глиняным склонам. Падали они и на меня: на грудь, руки, ноги, лицо. Я это чувствовал даже сквозь одежду: такие противные, липкие, холодные-холодные... Но что удивительно, я вовсе не спешил от них избавиться, наоборот, наслаждался их прикосновениями. Они, точно болотные пиявки, лечили мою кровь, возвращали тело к жизни. Я попытался открыть глаза. Нет, пелена не сдавалась... Но вот гусеницы, а может, и дождевые черви поползли и по ней и стали своими ледяными тельцами счищать ненавистный налет с глаз. Чернота быстро расступилась и лопнула, а мои очи распахнулись навстречу миру! Первое, что я увидел, было опять небо, сверкающее, промытое, такое великолепное!
- Господи, значит, я еще жив, коль вижу твои дивные просторы! - подумал я, и слезы потекли из моих глаз. И сразу пришли запахи свежей травы, хвои, дождя. И я отчетливо уловил все звуки леса: радостное многоголосье птах и шум колыхающихся веток. Сознание полностью вернулось ко мне. Откуда-то сверху мне в лицо брызнула россыпь свежих брызг, отчего боль в голове заметно утихла. Вода попала на губы, и я с удовольствием проглотил ее.
- Жорка, наконец-то, о Господи!.. - услышал я голос Прасковьи, и ее мягкие ладошки тут же легли мне одна - на грудь, а другая - на щеку.
- Как ты? Думала, что так и не очнешься. Больно? - говорила она с тревогой, утирая мое лицо своим платочком.
- Кажется, еще жив Обжора! - прохрипел я и дотронулся ладонью до пальцев девчонки. - Не волнуйся, сестрица, это все к добру... расту, значит...
Она улыбнулась и, обняв меня, припала к моей груди:
- Жорка, как я рада! Ты просто не представляешь!
Я ничего не ответил. Слезы застряли у меня в горле. Пашкина теплота и нежность быстро наполнили мое тело силой и решимостью продолжать борьбу с любым врагом, каким бы он сильным, злобным, коварным не являлся. Прасковья помогла мне подняться. Я сел на какую-то корягу, изломанную моим приземлением, и осмотрелся. Со всех четырех сторон - высокие, черно-бурые земляные стены со множеством надрезанных древесно-травяных корней. На дне этой волчьей ямы лежали охапка хвороста да несколько свежих еловых лапок. Вот и вся обстановочка... И я понял, что со мной произошло: меня заманили в ловушку обманом, точно мамонта загнали в тщательно замаскированную яму, более похожую на могилу! Над нами виднелся лишь кусок неба. Судя по его голубизне, день еще только разгорался.
- Что случилось-то? - спросил я у Пашки. - Где банда?
- Когда ты побежал за ларцом, то провалился в эту яму. Ее скрывали ветки, разбросанные возле сосны. Когда я подбежала сюда и заглянула вниз, ты лежал без сознания и по лицу текла кровь... Много крови... Я так перепугалась... Держась за корни, я кое-как спустилась вниз и стала перевязывать тебе рану на голове. Похоже, ты ударился о сучок этой коряги и рассек кожу на темени. Если не считать нескольких царапин на ногах и руках, других повреждений я не обнаружила... Хорошо, что ты ничего не сломал, слава Богу!
- И ты, наверняка, опять порвала свою ночнушку? - спросил я.
- Ага, - вздохнула Пашка, - надо же было останавливать кровь...
- Эх, везет же тебе со мной! Одна морока... Одних ночнушек не наготовишься...
- Да ты не думай об этом... это же тряпка всего лишь...
- А что эти иуды?
- Хохотали, поздравляли друг друга с удачной охотой, допрыгался, мол, козлик...
- Вот собаки! - сплюнул я и пошарил вокруг себя, ища обрез винтовки.
- Его забрали, - подсказала Пашка.
- Ах, не надо было отдавать! Пальнула бы, хоть в воздух!
- Ну что ты... я так за тебя перепугалась, что руки дрожали... да и рану надо было срочно перевязать, кровь ведь так и струилась... Я ружье-то это и поднять-то не смогла бы...
- Ну ладно, значит, их взяла... их время, их сила... Пусть порадуются. - И я, дотронувшись до здоровенной шишки, выросшей над моим виском, поморщился от тупой боли. -
